Юрий Тешкин - Полковник

Вчера в газете мелькнуло сообщение о нелепой смерти короля твиста (принимая ванну, дотронулся до обнаженного провода). И вот теперь, связавшись с Катюшей, эта нелепость обернулась жутковато сверкнувшей звездой, видимой полковнику словно бы среди белого дня. И закряхтел он в непонятной досаде, зашумел, задвигал альбомом по письменному столу, стал было подниматься, остался и, резко вывернув голову влево, выдвинул верхний ящик стола. В ящике была лишь одна папка скоросшивателя — диагнозы за последние двенадцать лет. Раскрыв ее, полковник стал медленно переписывать диагноз от 03.X.197… года, то есть диагноз полугодовой давности, состоящий из четырех болезней. Переписав и снабдив его сегодняшней датой, полковник достал из бокового кармана пиджака, висящего за спиной на стуле, бумажник настоящей кожи — фронтовой еще подарок Нади. Уже изрядно потертый и приобретший в тех местах теплый и мягкий оттенок замши. Полковник раскрыл его и подцепил ногтем мизинца из самого маленького отделения бумажечку. Он поднес ее к глазам, выразительно, но неслышно шевеля губами, привыкая к новому словосочетанию, и, уже не глядя на бумажку, лишь вздохнув, четко и аккуратно приписал к диагнозу под номером пять новую болезнь — эмфизему легких.

Взяв этот листок с пятью болезнями, которые имеет полковник на сегодня, в вилку широко расставленными локтями и положив подбородок на сплетенные кисти, думал: «Эмфизема так эмфизема. Не такая уж серьезная добавка к тем четырем, что были до этого. Что ж, необходим свежий воздух, по возможности сопровождаемый ритмичными движениями. Придется подышать, подвигаться ритмично». Думал, что хорошо бы увеличить прогулки, но болезнь за номером два на увеличение прогулок в это время года (бедное витаминами) будет реагировать негативно. Где-нибудь в апреле, в мае, когда влажность снизится процентов на двадцать — двадцать пять, это станет возможным. А до мая, пожалуй, надо ограничиться увеличением пребывания на балконе. Однако и на балконе полковник находится до семнадцати ноль-ноль, то есть вплотную до полдника. Где-то необходимо выискивать резерв, но вот где? Опять резко вывернув голову влево, выдвинул второй ящик, не глядя взял картон с вычерченным тушью распорядком дня. То наклоняясь близко над картоном, то откидываясь, что-то сдвигал, менял местами что-то, почесывал и подбородок, и щеку и наконец замурлыкал невесть как привязавшийся легонький мотивчик, а потянувшись к карандашнице — усеченной, четырехгранной пирамиде с изображением на гранях крепостной стены и солнца, — даже напевал:

— М-м-мы… юны и надменны, да-да-с… мы юны и надменны…

Взял заостренный карандаш, стал делать на картоне легонькие пометки. Фотографией он будет теперь заниматься через субботу, чтение (давно врачи советовали) подсократил за счет художественной литературы и вышел-таки на искомую цифру. Не хватало минут восемь — десять, ведь час как минимум надо было выделить на борьбу с новой болезнью. Еще минут пять он сэкономит на лифте, до пятого этажа все равно ходить тяжело, он будет ходить лишь до третьего. В принципе-то следовало сразу выкроить минут двадцать: по четыре на сигарету. За пятнадцать лет болезней полковник свел ежедневные две пачки к пяти сигаретам. Но уж этот резерв он оттягивал насколько мог, это уж было на самый край. Разумеется, можно обратиться и к военкому и поставить в связи с новой болезнью вопрос об общественных нагрузках по линии военкомата, к которым полковник относится очень серьезно. Но ему кажется, что до этого пока не дошло. Новая болезнь, как она там? Взглянул на диагноз — эмфизема, да, эмфизема, разумеется, серьезный враг. Но не настолько же!

Итак, вполне планомерно отошел он на заранее подготовленные позиции, проверил тылы, резервы, продумал запасные варианты и теперь спокоен. Как бывает спокоен отступающий опытный командир, маневрирующий, приберегающий силы. Враг силен и серьезен, будут потери. И полынь на сердце, и новая седина, и душевные шрамы — будет все… как и там… И губы у сидящего поджались, морщины на переносице и по краям носа врезались сильнее, взгляд стал экономен, а вся поза — спокойно-выпрямленной, не требующей почти усилий. Так посидел он, по привычке проверяя себя и раз, и другой, потер лоб, задерживая руку в центре, где скапливалась тяжесть в это время (около десяти утра), и поэтому, уже не глядя на часы, поднялся принимать первую порцию лекарств.

Тут позвонили, он открыл.

— Здравствуйте, многоуважаемая Нина Андреевна!

— Доброе утро, Павел Константинович!

— Проходите, пожалуйста, Нина Андреевна. Только отчего вы всякий раз звоните, ведь у вас есть ключ и в это время суток, как вам хорошо известно, я всегда на ногах.

— Да я же ключ позабыла опять, — с простодушной улыбкой отвечала Нина Андреевна, — склероз.

— Ой ли?

— Нет, правда, правда!

И пока полковник бреется, принимает душ, до красноты растирается, завтрак уже на столе.

— По теперешним временам, — говорит Нина Андреевна, расставляя перед полковником еду и питье, — по теперешним-то временам, — говорит, занимая свое место напротив полковника под большой политической картой мира, — конечно же лучше жить врозь: молодые сами по себе, старики — сами по себе. С другой стороны, вопрос — какая жена тебе еще попадется, неизвестно с кем лучше. Моему Сашке, например, попалась так попалась!..

Нина Андреевна, приготовив два бутерброда с горчицей и брынзой, любимые очень полковником, кладет их на стакан с горячим чаем, отчего они становятся и сочными, и ароматными, Нина Андреевна зевает, не успев прикрыться ладошкой, зеленый, заслезившийся сразу глаз стрельнул в полковника — заметил ли? — и, вытирая глаз, она вздыхает:

— О господи! Да, попалась моему Сашке так попалась, одно слово — Людочка!

— Что, еще что-нибудь натворила ваша Людочка? — спросил полковник, сам меж тем не без удивления отмечая, что опять как-то незаметно у него и кусок оказался получше, и сливок — погуще, и помидор — покраснее.

— Да как же, Павел Константинович, — сказала Нина Андреевна, прихлебывая из блюдечка чай, — помните, я вам говорила, как у нее растрата случилась. Ну, еще Сашка мой сидел, года два оставалось. Вы тогда сюда только-только переехали, помните?

— Да-да… припоминаю что-то…

— Ну как же! Я ей тогда еще собрала растрату покрыть, машину ножную продала, платок оренбургский, то се…

— Да-да…

— Так вот, никакой растраты у нее не было, сейчас все выплыло: шила в мешке не утаишь!

— Вон что… скажите пожалуйста…

— А деньги ей, шалаве… ой, простите, Павел Константинович… деньги ей гулять понадобились. Мужик на лесоповале горбатится, а она уже тогда пошла вразнос. А сейчас что делает? Сашка с получки выпьет, она Лариску — хвать! — и к своей матери в Дачное, а? А то и вообще на меня оставит, сама неизвестно где… — Нина Андреевна посмотрела на часы. — Ой, пора мне, Павел Константинович…