Юрий Тешкин - Полковник

— Я этот бой никогда не забуду, Павел Константинович… И вас когда в медсанбат принесли…

— Да-да, — с удовольствием говорит полковник, — я очнулся, говорю: «Только к Елене Николаевне! Только к ней!»

— Ох, Павел Константинович, многие, очень многие раненые хотели оперироваться только у меня… Они ведь так и говорили: «Доктор, у вас очень легкая рука!» У меня за эту войну две медали… А за ту только одна — на Анненской ленте. Тут как-то приглашение пришло, в Кисловодск приглашают на встречу этих… ну как их, ну которые воевали?

— Участник войны, что ли?

— Да нет же, господи, которые постарели…

— Пенсионеры?

— Да нет же, нет! Какие пенсионеры, Павел Константинович, Бог с вами! Воевали же! Во-е-ва-ли! А теперь, понятно, постарели.

— Ветераны?

— Ну, разумеется, приглашают на встречу ветеранов! А я, к сожалению, не могу.

— Почему?

— Да я ж не ветеран.

— Не ветеран?

— Нет.

— У вас что — нет и удостоверения участника войны?

— Нет.

— А где ж оно — потеряли?

— Потеряла.

— Черт знает что! Вы меня, конечно, извините, Елена Николаевна, но всему же есть предел, всякому альтруизму, всякой духовности! Святым духом, как говорится, сыт не будешь. Ну почему, почему вы не восстановили удостоверение?! Ведь это и пенсия другая, и вообще… в очередях стоять не надо.

— Эх, Павел Константинович… мой муж… вы, разумеется, знаете, что он воспитывался в семье дяди своего, Калистрата. Ну а Калистрата народ тогда избрал Патриархом всея Грузии.

— Патриархом? Дядю вашего мужа!

— Ну да. Калистрата. Да это ж всем известно. Он-то не хотел, но раз народ избрал, пошел и очень хорошо справлялся со своими обязанностями. Ну а муж воспитывался в его семье. И, естественно, это сказалось.

— Ничего не пойму! Патриарх, вообще церковь и… революционер! Как-то не вяжется все это. Ведь, ей-ей, не вяжется, а?

— Не понимаете?

— Не понимаю.

— Ну, знаете ли, Павел Константинович, не понять тут просто-напросто нельзя! Ведь вера обязательна и здесь, и там, святость — и здесь, и там, чего ж не понять-то? Разумеется, что муж и меня приучал к тому же. Ой! — весело смеется. — Вспомнила, и смех, и грех! Как мы с ним только что поженились, ну, думаю, похозяйничаю! Пошли в магазин, а он одну миску покупает и две ложки — вот и все наше хозяйство! Хватит нам на двоих, говорит… Вот так и меня приучил… Одним словом, не хочется как-то ничем пользоваться… удостоверением каким-то… нет, правда-правда.

— Но вам же положено! По-ло-же-но! Вы ж воевали.

— Да так-то оно так… но все равно не хочется… Я ведь и в партию потому не вступила. Так и не вступила… — покачивает Елена Николаевна горестно головой, переживает, не находя ответа: правильно ли решила, в партию не вступив… ей столько лет, но ее серьезно занимает это!

Жизнь у этой женщины позади не просто огромная. Полковнику кажется сейчас, что эта жизнь — неохватная. Время, прожитое ею, даже историки разбивают на периоды, чтобы объективно как-то охватить, осознать…

— Елена Николаевна, — говорит полковник, — скажите мне, пожалуйста, вот прожили вы большую, можно сказать, огромную жизнь, всякое в ней было — холод, голод, тюрьмы, несправедливость, война, потеря близких, но все-таки скажите мне: как ощущается вами эта огромная жизнь, по существу — целая эпоха, которую прошла наша страна? Что это такое — наша эпоха? Какое у вас, у человека, вынесшего на своих плечах эту эпоху, ощущение, ведь вы не из книг все это знаете.

— Да уж, разумеется… — вздыхает она.

— Так вот — какое же ощущение? Мы скоро шестидесятилетие собираемся отмечать, и что же это такое — шестьдесят лет? Не анализируя на периоды, не разбивая на первую, вторую, третью пятилетки, а в целом, единым охватом, как это все вами ощущается, лично вами, а? Сможете вы мне ответить кратко, а? Что же это все-таки такое, что осталось позади, что это за годы — шестьдесят прожитых страной лет? Что это было такое? Как, по-вашему?

— А это, Павел Константинович, — подумав, отвечала, — это было счастье… Да-да, просто счастье!

И потом, после долгого молчания, когда уже заканчивали круг, Елена Николаевна, словно бы вспомнив, что сейчас расстанутся, вскинулась, дернула его за рукав:

— Ну а вы-то, вы-то как, Павел Константинович… ну, с Надей расстались… а как оно, все остальное?

— А я… а я, Елена Николаевна… Я письмо от дочки получил.

— Письмо? Это хорошо… Это, Павел Константинович, очень хорошо, когда письмо от дочери. А знаете, вам уже пора на завтрак… идите, идите, — слегка подтолкнула и уже вдогонку повторила со вздохом: — Это очень хорошо — письмо от дочери.

— Спасибо! — обернувшись, с чувством отвечал полковник. — Ну, пойду… Мы ведь с вами еще встретимся, правда?

— Да-да, я побуду здесь еще немного.

После завтрака полковник, запершись в номере, писал:

«Рая! Сама понимаешь, как твоему письму я рад. Ты пишешь: «Хочу с тобой переписываться». Я — тоже. И это простое, естественное желание, но осуществить его с самого начала, как ты убедилась, не так просто и требует много понимания всей проблемы этой, включающей как простоту, так и сложность переписки.

Что такое переписка? Порой мы ее имеем, но не задумываемся над ее существом. На мой взгляд, это выраженное в письмах продолжение прерванного обстоятельствами личного общения с другим товарищем, единомышленником, который не только понимает с полуслова (а порой и без слов) внутреннюю суть того, что они должны выражать, но в этом общении взаимно обогащаются мысли, чувства переписывающихся товарищей в широком смысле этого слова. Значит, это такое общение, в котором должно знать и знают все самое сокровенное. Даже такое, о чем или котором твои мысли, чувства, бывает, еще не отложились, еще туманны и расплывчаты, но друг их поймет как надо, скажет свое слово, если оно будет необходимым, но при всем этом будто бы незримо, взаимно чувствуется понимающая, твердая рука друга, на которую, если понадобится, всегда можно положиться. И это не только в трудную минуту, но и в том, что порождает преходящие сомнения, а порой мучительные раздумья — по поводу и без повода.

Мне кажется, я приблизительно, в какой-то мере многословно (значит, недостаточно четко, правильно) определяю суть того, что мы имеем в отношениях между людьми, именуемого в житейском обиходе перепиской настоящих друзей. Мне думается, что и ты иначе не думаешь, если над этим вопросом задумывалась. И дальше.

У нас с тобой ни дружбы, ни переписки (я понимаю переписку, в которой была бы вырастающая из дружбы потребность) не было. Дружба, в основе которой не только вера в Человека с большой буквы, а с ней не только доверие, но и уважение, идущие из глубины твоего «я», простое, искреннее, чистое, доверчивое, дружба, да еще проверенная во многих проявлениях нашей быстротечной жизни, — такая дружба у нас еще не успела отложиться, а вернее, сложиться.