Акиф Гасанов - Реквием

Я был командиром стройотряда, и мы работали в Архангельске на Фактории, так назывался район, а строились там очистные сооружения города, и отряд был небольшой и студенты с младших курсов, хотя среди них были и поступившие с рабфака, по возрасту гораздо старше меня. Рабфаковцы приехали для того, чтобы заработать, а юнцы, не привыкшие держать лопату в руках, в основном не были энтузиастами стройотрядовского движения, а теми, кто не смог улизнуть от мобилизации, поскольку с этим в институте было строго и можно было вообще остаться без студенческого билета. Поэтому постоянно возникали проблемы, и рабфаковцы готовы были растерзать этих халтурщиков, поскольку первые, будучи семейными, приехали реально заработать, а вторые рассчитывали на саботаж и безделье, и мне приходилось постоянно быть начеку, чтобы заставлять одних работать и сдерживать других от рукоприкладства. Особо нетерпимым был Рагим, прошедший пражскую весну, контуженный и моментально вспыхивающий по любому поводу. Но я неплохо справлялся, потому что тоже был достаточно бесцеремонным в этих разборках и порой пускал в ход кулаки, хотя очень редко, потому что меня все же и так остерегались, как представителя институтской власти.

Стройка была, по существу, «химией», где работали заключенные, оставшийся срок которых был заменен принудительным трудом.

Дмитрич же был, судя по всему, вором в законе, и держали его на «химии» для порядка, потому что вся остальная братия беспрекословно слушалась его, хотя был он невысокого роста, худой и очень спокойный, и любой из зэков мог его сломать одним движением, во всяком случае, так казалось. Но они подчинялись его одному слову, одному движению руки, а он никогда не повышал голос, практически не матерился и выглядел таким выдержанным, таким невозмутимым, что я первое время принял его за прораба, поставленного руководством просто по ошибке.

Поскольку наш приезд на объект сопровождался под праздным наблюдением с полусотни мужиков, не заметить Дмитрича, вышедшего на шум и в один миг разогнавшего всю эту толпу, было просто невозможно. Он ироничным взглядом обвел нас и также, как вышел, спокойно вернулся в вагончик.

Спустя несколько дней ко мне постучался высокий небритый зэк и заявил, что, Дмитрич зовет меня на разговор, а я, представления не имевший о воровской субординации, заявил, что, если есть вопросы, пусть сам и приходит.

«Нет, Дмитрич к тебе не придет, и больше звать тебя не будет, но не понравится ему, что ты такой борзый, а мы не уважаем тех, кто не уважает Дмитрича».

Поскольку потенциальных недоброжелателей на «химии» было много, а угроза в тоне мужика прозвучала реальная, я решил не осложнять ситуацию, одел куртку, захватил бутылку коньяка, и пошел в прорабскую знакомиться.

«Ну здравствуй командир, уже почти неделю вы здесь, а никак не познакомимся с тобой. С ребятами своими справляешься, не балУют они здесь, с мужиками не спорят, к бабам не пристают, это хорошо. Проблемы есть какие?»

«Проблем вроде бы нет, только с вами дружить хотим, вот принес для знакомства» и протянул ему бутылку.

«Спасибо за гостинец, положи на стол» — я тогда не знал, что Дмитрич был из «правильных воров» и не пил спиртное. Я вообще не знал их традиций и законов, поэтому держался с ним ровно, но уважительно, поскольку он был намного старше меня.

Мы поговорили по поводу причин нашего приезда, проблем, которые могут возникнуть, он сказал, чтобы можем обращаться за помощью и под конец мягким тоном, в котором прозвучала категоричность, попросил: «Командир, ты и бойцы твои общаетесь близко с Валентином, за руки здороваетесь, не надо, не нравится это нашим мужикам, прекратите, накличете на него беду, а он и так в беде».

Валентин был из условников, очень мягким и услужливым зэком, всегда державшимся в стороне от остальных и те его, просто не замечали, чаще в грубой презрительной форме, приказывающие ему держаться подальше. Позже я узнал, что он был из категории так называемых «опущенных».

Дмитрич действительно сдержал свое слово и мог моментально решить любые проблемы с руководством стройки, так что по многим вопросам мне легче было обращаться к нему, нежели непосредственно к начальству.

Так мы и работали и однажды, выйдя на крыльцо, я увидел мужика, лежащего прямо на земле в одной белой рубашке, а за ночь выпал иней, и мне показалось, что это он замерз и уже преставился. У меня по молодости не складывались отношения с трупами, я попросил рабфаковца и моего фактического помощника Саида Гахирова взглянуть поближе и тот, подойдя, слегка пихнул его ногой.

И вдруг «труп» поднялся, отряхнулся, потряс головой, вытащил из кармана самопал и размахивая им, шатаясь, пошел по территории участка, нещадно матерясь и обещая пристрелить первого встречного. Я крикнул ребятам попрятаться, и пока раздумывал, как быть с этой напастью, как вдруг появился Дмитрич, спокойно подойдя к буяну, ударил его в челюсть и тот замертво упал на землю.

«Эх вы, мужики, сдрейфили перед пьяным, что же, командир, такие робкие бойцы у тебя?» — и повернувшись к подоспевшим зэкам: «Унесите эту падаль, выясните откуда у него пугач и пусть, как оклемается, придет ко мне!»

Дмитрич был удивительно интересным человеком и поскольку ему не представлялось возможным по его статусу говорить по душам со своим окружением, он зачастую приглашал меня к себе и по-своему объяснял смысл жизни. О том, что человек человеку волк и что правда в силе и кто силен, тот и прав, что первая слабость человека проявляется, когда он вынужден просить и просить категорически нельзя, потому что попадаешь в вечную кабалу, и верить никому нельзя, даже если тебе говорят правду, потому что и правда бывает разная и услышав ее, расслабляешься и начинаешь доверять, а доверие — это слабость и всегда приходит время, когда тебя предают, и выражать страх нельзя, потому что бояться тоже слабость и увидев страх в твоих глазах, с тобой поступят гораздо жестче, если бы ты не боялся, но всегда нужна осторожность, а осторожность это не трусость, а умение предугадать, выждать и ударить наверняка, а бить всегда надо первым, потому что шанса ответить может не быть. Я внимательно слушал его и с удивлением замечал, что половина всего того, что он говорил, культивировалось на нашей улице и понимал, что эта мудрость интернациональная и все эти рассказы про равенство, братство и солидарность придуманы для лохов, чтобы держать их в узде.

А потом был День строителя и в вагончике Дмитрича гуляли его бригадиры и на третий день ко мне пришел его посланец и сказал, что он зовет меня. В вагончике было накурено, сидели за длинным деревянным столом, на полу обернутые в простыни, лежали несколько в дымину упившихся зэков.