Филип Рот - Обман

— Как вы это поняли?

— Муж сказал: «Глянь-ка, вон те люди — евреи. Если хочешь знать, как они выглядят, посмотри».

— Навряд ли то были правоверные иудеи.

— Нет-нет-нет. Чиновники. С портфелями.

— Евреи с портфелями.

— Ага. Странно? Ничуть.

— Конечно. Сегодня евреи с пейсами выглядят куда более странно. Что еще вы приметили, кроме портфелей?

— Волосы как у вас. Одежда как у вас, — впрочем, нет, не такая. — Смеется. — Потом я стала обращать внимание на лица.

— Но ведь у вас был любовник, тот, который искал свои корни. Его-то вы хорошенько разглядели?

— Он не сильно походил на еврея. Впрочем, да, припоминаю: кое-какие характерные черты были, вы правы. Но почему-то они не бросились мне в глаза. Слушайте, мне пора идти.

Целует ее. Она смеется:

— Это что, сантименты?

— Нет, просто жалость. — Оба смеются. — Впрочем, я целую не вас, а вашу речь. Я целую ваш английский.

— А я вас убивай. Иду сюда с бомбой.

— Да я такой же, как коммунисты. Просто стараюсь облегчить вам жизнь.

— Просто стараетесь усложнить мою речь.

— Конечно, а также выяснить, почему вы тут шныряете, шпионите за евреями.

— Тыбы лучше рассказала, что именно тебя так огорчает. Не могу я из вечера в вечер ехать домой ради такого вот ужина. Ты не разговариваешь. Не реагируешь на то, что говорю я. И выглядишь ужасно.

— Я не сплю.

— Почему? Объясни.

— Не знаю.

— Что тебя гложет?

— К тебе это отношения не имеет.

— Тогда незачем отмалчиваться. Стало быть, это все-таки имеет ко мне отношение.

— Я хочу знать… нет, не хочу я ничего знать!

— Ну, пошло-поехало. В чем дело ?

— Ты ездишь не работать — ты ездишь туда трахаться! Ты там с кем-то встречаешься!

— Вот как?! Неужели?

Разражаясь слезами: — Да!

— У меня там бывает одна-единственная женщина: увы — героиня моей книги. Будь посетителей больше, я был бы только рад, но тогда ведь уже не до работы.

— Я не про твою книгу, я — про записную книжку! Ты оставил ее рядом с портфелем, а я по глупости… И зачем только я ее взяла! Я же знала: лучше ее не открывать!.. Потому что начнется кошмар!

— Ты взвинчиваешь себя из-за сущей ерунды.

— Вот как?

— Ну, что ты там навоображала? Прочла ненароком какие-то записи…

— Никакие не «записи», а разговоры с этой твоей.

— С воображаемой моей.

— Какая же она воображаемая, если она знает все, чего ты знать никак не можешь? Это она ходит туда к тебе, из-за нее ты стал таким рассеянным, и уже несколько месяцев подряд я тебя ничуть не интересую. Когда я с тобой говорю, у тебя глаза сразу начинают слипаться. А когда она с тобой говорит, ты в таком восторге и спешишь записать все слово в слово. Стоит ей открыть рот, и ты уже не ты, a «écouteur — аудиофил». Боже, какая претенциозная хрень!

— Что ж, не исключено, что именно из-за нее меня уже несколько месяцев ничто другое не интересует; впрочем, причина, скорее всего, в том, что меня не интересует ничего, кроме книги, которую я пишу.

— Ты… ты… — Горько плачет.

— Что я?

— Меня ты никогда так не любил, как ее!

— Потому что она не существует. Если бы ты не существовала, я бы тебя любил точно так же. Из-за чего мы вздорим — уму непостижимо!

— Вздорим, потому что ты врешь!

— Слушай, это же глупо.

— Выходит, разговоры в больнице с Розали Николс — тоже плод воображения. Но когда она лежала в больнице, ты же на самом деле с ней разговаривал, ты сам рассказывал мне про твои с ней больничные беседы!

— Да, разговаривал. И кое-что из сказанного потом записал, но куда больше я сочинил такого, чего никто из нас не говорил, и теперь уже сам не знаю, где кончаются реальные слова и начинаются вымышленные. Положение ее было отчаянное, она героически боролась с болезнью, и я опасался забыть подробности. Кое-что из того, что я за ней записал, будит воображение, но, смею полагать, оно уводит меня не очень далеко. Иван, мой чешский друг, — хоть он и не в себе, — никогда не обвинял меня в том, что я спал с Олиной; и когда она от него ушла, мы с ним вовсе не ссорились, ты же читала ту часть?

— Я все прочитала! Я уже и пальто надела, и тут — дура, дура несчастная! — села и прочла все, от корки до корки! Ох, лучше бы мне вообще ничего не знать !

— Слушай, это прямо-таки сцена из мыльной оперы. Ты все подряд норовишь превратить в трагедию.

— Это ты норовишь, ты! Эта тебе нужна до зарезу, потому что она — голос Mitteleuropa [47] Центральная Европа (нем.). , а та — потому что она вся такая высокородная…

— Слушай, это уже просто пошло. Я не намерен отчитываться перед тобой. И не намерен продолжать этот спор, тем более с тобой. Не намерен напоминать тебе, что меня влекут людские речи; возможно, для этого и существует записная книжка. Я вообразил любовную связь — я всегда так делаю. Но не так, как большинство мужчин, тиская при этом член, нет, а потому, что это моя работа.

— Так я же читала рукопись, ты сам дал мне главы про англичанку, — но здесь-то ведь не та англичанка, здесь прототип той женщины — настоящая женщина ! И не делай вид, что это одно и то же!

— Я и не делаю. Одна — лишь набросок образа в разговорах с ней, — в записной книжке, другая — главная героиня весьма замысловатого сюжета сложного романа. Я воображал, что я — такой, какой есть, за рамками книги, — вступаю в связь с героиней моего романа. Если Толстому представлялось, что он влюбился в Анну Каренину, а Харди [48] Томас Харди (1848–1928) — английский писатель, автор романа «Тесс из рода Д’Эрбервиллей». — что у него роман с Тесс, — так какого черта? Я просто следую их примеру. Что ты предлагаешь, чтобы я сам за собой надзирал? Чтобы не следовал такому порыву, опасаясь… опасаясь чего? Просвещенного мнения похотливцев? Так вот: я не позволю ни тебе, ни кому-либо еще указывать мне, что писать и как!

— Ого, праведное негодование у лжеца, которого поймали с поличным! Кончай строить из себя праведника и не смей на меня орать — я этого не терплю! Попался с поличным и норовишь меня сбить с толку!

— Да я пытаюсь помочь тебе разобраться! Я в пример тебе привел Ивана и Олину. Когда Олина сбежала с тем негром, мы, Иван и я, пошли пообедать, что да, то да, и он рассказал мне обо всем, что между ними произошло, но и не думал обвинять меня в том, что я соблазнил его жену. Я никогда не пытался соблазнить его жену, никто никогда не обвинял меня в том, что я соблазнил его жену, кроме как в той записной книжке, которую ты прочла. В ней я пишу, что у нас с ней связь, потому что автору мало быть свидетелем событий. Во всяком случае, это не мой метод. Скомпрометируй «героя» книги, я не добьюсь цели. А вот скомпрометировать себя — другое дело. Чем больше я себя опорочу, тем колоритней будет обвинительное заключение. И доказательство тому — если ты мне все еще не веришь, — эта наша идиотская свара!