Филип Рот - Обман

— Я долго не звонил, потому что не хотел опять вносить смуту в твою жизнь. Вы все еще вместе?

— Да. А вы?

— Да.

— У нас отношения наладились.

— Возможно, я каким-то образом этому способствовал.

— Да, пожалуй. Я не стала тебе больше звонить — даже думала, что звонить вообще не стоит, — еще по одной причине: когда мы виделись в последний раз, я и не догадывалась, что забеременела. У меня родился еще один ребенок.

— Господи… Правда?

— Да. Вот уж действительно ирония судьбы. Притом, что вышла твоя книга. Родился, конечно же, мальчик. Такие вот дела. Очень славный малыш.

— И чей он, этот малыш?

— Он… моего мужа… да.

— Ясно. Я не мог не спросить.

— Он тоже спросил.

— Ты уверена? Что ребенок от него?

— Абсолютно.

— Что ж, судьба не скупится на иронию. Ты благополучно родила сына, но не от моего героя и не в моей книге. Я это лишь воображал, а он взял и сделал. Вот она, разница между нами; вот почему ты живешь с ним, а не со мной.

— Да. Такова жизнь. Как роман, но только в нем все слегка наперекосяк.

— Выходит, теперь ты мать двоих детей.

— Ага.

— Грустновато сказано.

— Знаешь, подтекст тут, мне кажется, невеселый. Зато дети — замечательные. И теперь я только и думаю о том, как мне повезло.

— Значит, у тебя с мужем все как нельзя лучше?

— Ну, мы с ним стараемся друг друга не задевать, понимаешь? Но я все спрашиваю себя: в чем теперь проблема? Разумеется, есть неразрешимые проблемы. Одиночество: мне ужасно одиноко; на работе порой скучища смертная. А так, если отвлечься от серьезных проблем, все в полном порядке.

— У тебя есть любовник?

— Нет. Нету любовника. Слушай, я поразилась: твоя героиня до того пассивная — ужас. Я и представить себе не могла. А поскольку это я…

— Поскольку это ты, поскольку это почти что ты.

— Ну, я уже совсем не такая. — Смеется. — Теперь я очень положительная.

— Правда? Слава богу, это случилось после того, как я про тебя написал. В книжках от положительных героев меня клонит в сон.

— Но какая пассивность! Просто ужасающая. На мой взгляд, это портрет человека в большой беде. И не сознающего, что он не вписывается в обычную жизнь. Ты согласен?

— Видишь ли, в определенный момент то, о чем ты пишешь, начинает жить своей жизнью и меняет ход событий.

— Я, однако, представляю, откуда это взялось. Несколько недель тому назад один приятель, дочитав книгу, спросил, сколько раз я с тобой обедала. И сказал: «В этой книге есть персонаж, необычайно похожий на тебя». Мой муж тоже сидел рядом. Я пробормотала что-то уклончивое. Не помню, что.

— Ты сказала: «Обычно я не обедаю».

— В ту минуту ничего умного просто не пришло в голову. И кроме того, мне не давал покоя вопрос: зачем? Зачем ты это делаешь ? Почему ты воспринимаешь жизнь так? Особенно учитывая, что ты хотел все скрывать — и эта твоя скрытность, твое без малого параноидальное стремление избежать огласки исковеркали наши отношения. И все — ради твоей жены. Зачем же ты тогда написал книгу, в которой прототипом героини — и жена твоя, не сомневаюсь, это неминуемо поймет, — стала реальная женщина? Зачем?

— Затем, что я так пишу. Не было в этом паранойи. Даже близко не было. Я лишь пытался оградить ее от того, что ее бы огорчило. Кроме того, она считает, что на самом деле прототип героини — Розали Николс.

— Ну, конечно. Из далекого прошлого.

— Да. Она действительно жила выше этажом, как та женщина в книге.

— Ладно, все это я знаю. Мы о ней говорили. Она училась в Оксфорде, вместе со мной.

— Я знаю.

— Странно все это. А что думает Розали Николс?

— Я и ее одурачил. Она сказала: «Я-то думала, ты любишь мое тело, а на самом деле ты любил только мою манеру говорить».

— Так и знала, что она это скажет. Знала, что все будет именно так. Знала наперед: она решит, что это про нее. Не сомневаюсь, она сейчас рада-радешенька. И уверена: рано или поздно кто-нибудь мне сообщит, что это она.

— Оригинальное мнение, ничего не скажешь.

— Мало того что ты крал у меня слова, ты их еще и дарил другой.

— Тебя и это злит?

— Мне это не нравится.

— Тебе больше понравилось бы, если я указал бы в примечании твое имя и адрес?

— Куда ни кинь — всё клин. Да, я злюсь. Вернее, злилась. Мне казалось, будь я на месте твоей жены, я бы сразу поняла, что он долго-долго был кем-то сильно увлечен. И это, по-моему, совсем не то, что ты мне говорил. А то, как ты коверкал наши отношения, было вообще ни к чему, потому что ты и так все извратил.

— Видишь ли, я беспокоился не за себя: Розали послужила мне чем-то вроде ширмы. Тебе придется хуже — вот чего я опасался.

— И впрямь могло быть хуже. Кто знает? Не исключено, что я еще нахлебаюсь в будущем.

— И у тебя еще один ребенок — для меня это… ну, не то чтобы удар… но… словом, да, удар. Я ведь тебя страстно любил.

— По-моему, ты меня идеализируешь из своего далека. Мне кажется, нашу жизнь, нас той поры невозможно сравнивать с тем, что ты вспоминаешь сейчас, не говоря уж о том, что ты написал в книге. А та, которую ты так страстно любил, — быть может, вовсе не я — неприметная женщина, уж никак не героиня романа.

— То была ты. Я не сумел бы так написать о ней, если б не ты. Не знаю, говорил ли я тебе, как я тебя любил, и понимал ли сам, как, пока не написал книгу. Столько было кругом самых разных препон! Но нам было чудо как хорошо, даже когда мы запирались в той жуткой комнатенке. Притом я не просто проживал с тобой считаные часы — я продолжал жить с тобой, и когда писал. Я вел воображаемую жизнь с тобой, когда тебя уже рядом не было. Очень напряженную жизнь.

— Но это невозможно. Невозможно в одно и то же время жить и воображаемой, и реальной жизнью. Вероятно, со мной ты жил воображаемой жизнью, а с ней — реальной. Послушай, нельзя же записывать все, что тебе говорят.

— А я записывал. И записываю.

— Знаешь, я злилась из-за этого, злилась всерьез. Прямо как те дикари, которые не хотят, чтобы их фотографировали: по их представлениям, фотография уносит частичку души человека.

— Еще бы тебе не злиться.

— Да уж, злилась, и не на шутку.

— А когда перестала?

— Пожалуй, так и не перестала.

— Меня очень часто тянуло поговорить с тобой.

— И записать все, что я скажу.

— Разумеется.

— Знаешь, ведь я… Меня тоже тянуло поговорить с тобой. Ужасно хотелось. Время от времени я мысленно с тобой разговариваю.

— А я с тобой.

— По-моему, фамилия Фрешфилд [50] Букв.: свежий луг, т. е. луг, покрытый свежей зеленью. мне не очень подходит. Тебе надо было посоветоваться со мной.

— Она из одной английской поэмы. «С утра ему опять в луга и в лес» [51] «С утра ему опять в луга и в лес» — последняя строка поэмы Джона Мильтона «Люсидас»; перевод Ю. Корнеева. .