Виктория Полечева - Рассказы из шкафа

– Ну, куда три собаки, а?! Да они же едят, как взрослый человек! А от этой пользы вообще не будет, ну! – восклицала бабуля.

А я все продолжала реветь и пускать сопли на кудрявую собачью шерсть.

В общем, осталась Малышка у нас, жила припеваючи. Мы даже с ней вместе на футбольное поле ходили играть, и она никогда не убегала, была очень послушной. На привязь сажать ее даже никто и не думал.

Через несколько лет случилась у нас катастрофа: переезд. Шумно было, беспокойно. Толпа мужиков таскала мебель в Камаз, мама и бабушка пытались всем процессом руководить. Мне тогда уже лет девять исполнилось, я, наверное, даже чем-то помогала. Честно, смутно помню, как все происходило. Помню только суматоху, скученность. И так случилось, что Маня моя, и без того трусливая, выбежала из калитки. «Ну, вернется», – подумала я, – «Никогда же не убегала». Но собака не вернулась к вечеру, и мы уехали без нее. Бабушка продолжала работать в селе, она пообещала вскоре Малышку найти и привезти. Но прошел месяц, другой, третий, а Маня куда-то запропастилась. Никто не имел ни малейшего понятия, где она могла быть.

И вот, не меньше чем через год, поехали мы с мамой и бабушкой в село, в гости. Посидели немножко, да после обеда домой собрались. Автобус ходил редко, да и не всегда по расписанию, поэтому приходилось сидеть на остановке чуть ли не с час, пытаясь его поймать.

День тогда выдался очень жаркий, асфальт плавился, голова кружилась, и я закрыла глаза, прислонившись затылком к горячей мозаике, которой были выложены стены остановки. Вдруг я услышала лай. Даже не лай, а поскуливание, отрывистое рычание, фырканье. Маня без дела никогда не лаяла.

Я кинулась к дому через дорогу, крича на ходу, что там наша собака. Бабуля препиралась сначала, не верила, но, наконец, сдалась, и мы пошли смотреть, ошиблась я или нет. Малышка, увидев нас, закружилась на месте, завизжала, все так же семеня смешными лапками. Не помню как, но бабуля объяснила тем людям, что мол, собака наша, мы забираем ее и увозим.

На новом месте Малышка освоилась быстро. У нее появилась красивая будка, а рядом с будкой росли цветы.

Маня пару раз отрывалась, убегала, возвращалась домой абсолютно счастливая и бессовестно беременная. Щенки у нее рождались ужасно красивые, все пухленькие такие, разноцветные, со смешными носами. У многих шерсть вилась с самого рождения.

Матерью Малышка была просто отличной. Бывает, расползутся по двору эти толстые комки шерсти и визжать начинают. Силы уползти есть, а вот назад, к будке уже не вернуться. Маня начинала поскуливать, чтобы из дома вышел хоть кто-нибудь, собрал по двору ее драгоценных чад и вернул законной матери.

Помню, как дождь страшный разразился, прямо стеной ливень все заслонял. А эти непоседы по очереди из будки выпадать стали. Собака одного затащит, а другой вываливается тут же. Маня прямо визжать начала от безысходности. Пришлось всех вместе запирать в гараже, чтоб уж наверняка никуда не уползли.

Одного щенка даже разрешили оставить, так сильно он мне понравился. Назвали Хвостиком, не потому что он родился без хвоста, а потому что другие щенки с ним не играли. Приходилось ему везде за мной таскаться. Сейчас он уже вырос. Глаза у него большие, желтые, и очень взгляд осознанный. Словно у человека. Повыше мамы своей он вымахал, раза в два примерно.

Про Маньку бабушка шутила всегда: «Маленькая собачка – и в старости щенок». Так, в принципе, и было. Все, кто видел Малышку впервые, думали, что она еще совсем маленькая. Только взгляд у нее взрослел, пожалуй. Глаза такие красивые были, карамельного цвета, спокойные.

Манька очень боялась грозы. Металась из стороны в сторону, залезала в будку, а потом тут же выскакивала обратно. Приходилось брать ее на руки, садится на землю и шепотом успокаивать. По-другому собака не успокаивалась.

Каждый Новый Год, Манька едва не сходила с ума от страха. Гром фейерверков пугал ее, как ни что другое. После боя курантов народ высыпал на улицу, и в небо вылетали сотни снарядов, а собака моя визжала, вертелась вокруг себя, и нигде ей не было покоя. Приходилось сидеть, взяв ее на руки, и от ее будки смотреть на яркие вспышки. Я и не заметила, как это стало нашей доброй традицией. Лет через десять я поняла, что просто не представляю, как можно смотреть на огни, не прижимая при этом к груди собаку.

А в одно лето вокруг Маниной будки все заплела тыква. Наверное, ветром принесло семечку, ума не приложу, как еще она могла там взяться. На стеблях распустились большие желтые цветы. Мы шутили еще, что Малышка, прям как золушка. А она лежала в тени, прячась от несусветной жары, и выглядела все еще как маленькая собачья принцесска.

В тот же год, уже в декабре, ее не стало. Вокруг ее будки по-прежнему плетутся цветы и тыква раскидывает мощные листья. А я, каждый раз любуясь вспышками фейерверков, вижу на небе новое созвездие маленькой сельской собаки.

Сегодня утром уши позволили мне проснуться под пение птиц. Я думал, что слух никогда не вернется, а тут вот тебе – подарок. Даже давно гниющий зуб чуть поутих, а желудок и вовсе не стал урчать от голода. Молодцы, ребята, продержимся еще денечек, правда же?

Я улыбнулся луже. Лужа ответила мне противной скалящейся рожей, обросшей седой щетиной. Рожа тут же вспучилась и исчезла – по воде пошла рябь от капель дождя, но я продолжал улыбаться. Надо же, услышал! Ус-лы-шал! Человеку, который раньше жил одними только звуками, что-то слышать – абсолютное счастье.

Да…раньше жил звуками, а теперь вот… Да нет, я не злился на Ритку, что выгнала отца из дома, не злился и на мужа ее, юриста, который так все ловко провернул. И на Оксанку, сестру, не злюсь. У нее дети, внуки, я все понимаю. Что ж им делать со мной…Глохнущим, бесполезным.

Глаза, что ли, опять воспалились? Снова слезятся. Противно так щиплют…Давно такого не было. Может, потому, что не слышал я давно, да Ритку давно не вспоминал…Ее маленькие тонкие пальчики на моем саксофоне, улыбку ее, когда на моих руках взлетала она до потолка…Эх, доченька, доченька…

Я встал, чтобы размять кости. Холодно на улице. А болеть без полиса просто-напросто не-воз-мож-но. Утер мокрый нос, чтобы казаться не таким безобразным. Хотя вид мой портил, конечно же, не один только нос. Я осмотрелся, проверил урны. На душе было неспокойно. Для чего я сегодня услышал? Что хотят от меня высшие силы? Что уготовили они мне? Если позовут, наконец, буду только рад. Намучился, вот честно. Намучился… А самому уходить как-то боязно.

Не слышал я с прошлой зимы. А тут вдруг, просыпайтесь, Геннадий Павлович, вставайте и идите вперед. Упорно идите, долго. И я шел. Пару раз остановился, выставив руку. Подали двадцать восемь рублей. Если постараться, можно насобирать еще. И тогда горячий кофе согреет мою грудь, а булка свежая…нет, не булка, пирожок и обязательно с мясом. Да. Вот он успокоит ворчащий желудок. И к чему человеку столько есть? Отчего нельзя наесться заранее? Знал бы, не стал бы шестьдесят четыре года завтракать одним кофе. Ел бы так, чтобы на всю жизнь хватило. На такую жалкую жизнь. Глаза почему-то вновь защипало. Точно подхватил конъюнктивит.