Дмитрий Нержанников - Красное дерево, или как путешествовали в лихие 90-е

…В первом же попавшемся магазине мы купили пива (ничего крепче там не было) и стали распивать его из горла прямо на улице, наплевав на все нормы мусульманской морали. За нами бежали турецкие дети, что-то орали и показывали на нас пальцами. Но нам было глубоко пофигу!

Будем считать, что это не отдельная глава, а подглавка. Продолжение главы предыдущей, про жену украденную. Просто «за кадром» осталось несколько интересных турецких воспоминаний, вот и захотелось их присовокупить. Получилось так, что многие из этих воспоминаний имеют лингвистический характер. Так что, будем отталкиваться от лингвистики. Она же – языкознание.

Ну, про то, что остановка по-турецки «дурак», дворец – «сарай» (французы его, кстати, сералем называют), а стакан – «бардак», это любой дурак знает. Но вот вам пара лингвистических историй из Турции. Связаны они, правда, не с турецким языком, а с английским.

Один дяденька, учитель из Стамбула, подобрал нас на трассе, где-то в районе Аланьи, и повёз к себе домой, чтобы его сын-десятиклассник смог попрактиковаться в английском. Нехило живут школьные учителя в Турции, скажу я вам. Его стамбульскую «зимнюю» квартиру я, конечно, не видел, но «small summer flat» на берегу моря в каком-то закрытом, даже не обозначенном на карте посёлке, состоящем из нескольких многоэтажных домов, оказалась гигантскими трехкомнатными апартаментами. Кстати, на Средиземноморском побережье Турции, особенно в его восточной части, поблизости от сирийской границы, очень много таких «закрытых» курортных посёлков, куда пускают только их жителей, владельцев коттеджей и кондоминиумов. У нашего скромного стамбульского учителя под окнами было не только море, но и бесплатный аквапарк, куда пускали, естественно, тоже только коренное население ближайших домов. Нас, как гостей коренного населения, пустили тоже.

Но мы же о лингвистике! В течение двухчасового общения с сыном-десятиклассником мы услышали множество лингвистических шедевров, главным из которых был такой опус: «I very like Russian writer Tolstoevsky. And I very like novel “War and Peace” because it is the best novel about war and peace». Чувак через год собирался ехать учиться в Оксфорд.

Как говорил Пуговкин в фильме «Спортлото-82»: «Точно такой же случай произошел со мной в Латинской Америке. Только там была не ложка, а вилка». Один парень в Малайзии, спросил меня, откуда я приехал и, узнав, что из России, сказал: «А… это там где снег и царь расПутин…»

Но вернемся в Турцию. Еще один большой знаток английского языка как-то подсел к нам за столик уличного кафе в Шанлиурфе – священном городе мусульман – и выразил жестами горячее желание поговорить о политике. Он долго и безуспешно пытался выяснить наши политические пристрастия, подбирал разные слова, но отчётливо выразить свой вопрос никак не мог. Наконец, отчаявшись, он нашёлся: «Сталин-ленин – ай лав ю?»

И вот тут самое время рассказать про турка-коммуниста, с которым мы встретились в районе Фетхие и провели вместе пару чудесных дней. Звали его Энвер Манчо.

А при чем тут лингвистика, скажете вы? А при том, что родной брат этого Энвера, Бариш Манчо – самый крутой хиппи-музыкант Турции, записавший штук двадцать альбомов и известный почти каждому турку, даже далекому от идеологии хиппи. Что-то типа нашего Гребенщикова, только застрявшего в 60-х. Сам же Энвер – фигура тоже достаточно колоритная. Мало того, что коммунист, отсидевший за свои убеждения несколько лет в турецкой охранке, так ещё и успешный бизнесмен, работающий на какую-то западную музыкальную корпорацию, типа «Сони» или «Филипса». Вот они – парадоксы истории. Позже я узнал, что он к тому же – очень известный сочинитель, пишущий песни для множества турецких поп-исполнителей. Даже для Таркана что-то написал… Но не «Шика дам», конечно.

Застопили мы его, как я уже говорил, где-то в окрестностях Фетхие. Он отлично говорил по-английски, и вскоре мы уже знали всю его биографию, а также то, что его дочка учится в Париже, он недавно похоронил жену, и теперь он свободен как ветер. А тут выдалась свободная неделя, но провести её не с кем, все друзья – в работе… И ездит он по Турции в одиночестве. Так что нам он искренне обрадовался. Взялся довезти нас до Бодрума, километров двести всего, но по пути мы заехали еще в десяток мест, не отмеченных в путеводителях, и Энвер оказался прекрасным гидом. К тому же он сказал, что располагает неограниченными средствами и предложил не стесняться в ресторанах и кафе, которые мы посещали по дороге. Кстати, ту самую заброшенную армянскую деревню, о которой я писал в предыдущей главе, показал нам именно он.

Про Бодрум, в который мы ехали, он выразился вполне афористично: «Это место, где всё поссибл – секс, драгс, рокнролл». И это было чистой правдой.

Мы поселились в пансионе «Дурак» (вспоминаем, что значит «дурак» по-турецки), с душем и холодильником в номере, в одной минуте ходьбы от моря, за два доллара с человека! (1999 год. Ужасайтесь и завидуйте!) Нас тут же спросили, не хотим ли мы чего-нибудь «особенного»? Мы хотели. Более качественную коноплю я попробовал только десять лет спустя в индийском Пури, но об этом – позже. Чувствую, что аморальная книжка получается, но ничего поделать не могу, так как мораль для меня – это не убий, не укради и не сделай другому плохо. А то, что я делаю сам с собой, это никого касаться не должно.

…Часа в четыре утра ко мне подошла очень экзальтированная девушка, схватила меня за грудки (видимо, я внушил ей доверие своим чересчур умиротворенным видом) и сказала: «I need THAT. Right NOW!»

Я с ней, конечно, поделился. А этот эсперанто-афоризм тоже вошёл в мою лингвистическую коллекцию.

Именно в тот вечер, вернее, уже утро, сидя на берегу Средиземного моря, которое лениво перекатывало камешки у моих ног, я вдруг понял, что пение муэдзина не настолько противно, как кажется на первый взгляд. Есть в нём что-то психоделическое и даже умиротворяющее. Скорее всего, это была запись, а не живое пение, но близлежащие горы сделали своё дело. Пение началось в одной мечети, потом отразилось от холмов и вернулось, подключилась другая мечеть, потом третья, четвертая… Они перекликались друг с другом, возможно, даже не догадываясь об этом, и холмы вторили их многоголосию, и оно парило в воздухе, превращаясь в пение христианских ангелов… Возможно именно в это утро я впервые задумался об экуменизме. Не как о единстве всех христианских религий, а как о единстве всех религий вообще. Ну, вот ведь море, оно для всех общее, или небо… Почему же не может быть общего Бога?

Кстати, если вернуться к лингвистике, турки называют Средиземное море Белым (Ак дениз). А знаете, как по-турецки «медуза»? Морская мама.

Наш последний вечер с Энвером Манчо был чудесным. Это было еще ДО Бодрума.