Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

Бой барабанов становился все громче.

На уроках истории нас учили, что в Древней Греции были некие патриции. И вот они издевались над несчастными гладиаторами-рабами, заставляя их сражаться между собой. А что до зрителей, так то неразумные плебеи, коим недоступны были развлечения более утонченные и возвышенные, чем зрелища кровавые, и чьи потребности ограничивались лишь поисками хлеба насущного.

Сейчас, по прошествии «двух тысяч лун, отданных нелепой игре», эмоции были ничем не утонченнее, хотя публика с виду посовременнее. Наверное, если загнать ограниченное количество людей в замкнутое пространство и долбить им час по перепонкам барабанным боем, проснутся некие древние инстинкты, доселе дремлющие в глубинах подсознания.

Ну да вернемся к действу. Вызов был брошен не просто от человека человеку – это был вызов от попсы к року, от легковесного шоу-бизнеса к более тяжелому собрату, от коммерции как таковой, к музыке, трогающей совсем другие струны. И эти вот струны были растоптаны и вдавлены в пол прямо здесь и сейчас.

Сложно было разозлить Дрозда. При своем сабоническом росте он являл собой человека миролюбивого и абсолютно незлобного. Но Грише это удалось. За что он собственно и поплатился.

На парней нацепили боксерские шлемы и перчатки, запустили на ринг, и свисток судьи возвестил о начале боя.

Дрозд, вполне себе пребывавший с утра в состоянии мирном уже был на взводе из-за разбитой гитары, а потому сразу накинулся на мнимого обидчика, коего превышал сильно ростом, и стал молотить своими кулачищами. Гриша пытался отвечать, но силы были слишком не равны. Как Гриша продержался положенное время – я не знаю, но думаю о содеянном с гитарой он сильно пожалел.

Гонг был воспринят с облегчением, победа явно осталась за Дроздом.

Недалеко от меня стоял маленький лысый человечек – кто-то из хозяев «шоу». Он все время потирал руки и давал кому-то команды, то по телефону, то знаками. После этого звуки барабанов становились еще громче, либо появлялся очередной персонаж, подогревающий интерес публики.

Гаврош сидела в углу, какой-то человек в спортивной куртке объяснял, как надо будет действовать, показывая движения боксера кулаками.

Она кивала, но казалось, что у нее зреет какое-то свое решение.

Желваки быстро двигались, выдавая внутреннее напряжение.

Зал ревел, жаждая крови, организаторы бегали, махая руками и призывая зрителей орать еще больше.

Солистка «Рефлекса» и Гаврош разошлись по своим углам, потом рефери подозвал их в центр.

После короткого инструктажа девчонки встали в стойку и ударил гонг.

Они стали кружить по рингу, робко сближаясь и даже нанося редкие удары.

Жажда крови заполняла все пространство. Ее свирепая морда зловеще отражалась в лицах зрителей.

Барабаны загрохотали во всю мощь. Еще секунда, и эмоция захлестнет ринг и двух девчонок, превратив их в сумасшедших боксеров, молотящих друг друга по лицу.

Гаврош неожиданно опустила руки и остановилась. Блондинка сделала пару шагов в сторону, потом тоже опустила руки в боксерских перчатках. Гаврош сделала ей шаг навстречу, потом подошла еще ближе. Блондинка не ожидала такого развития и тоже сделала шаг. Гаврош неожиданно подошла вплотную и стала что-то шептать ей на ухо. Публика замолкла. Повисла напряженная тишина. Так или иначе, энергия была здесь, она висела в воздухе туго скрученным жгутом, готовясь в любой момент выплеснуться на зрителя.

Гаврош вдруг скинула первую перчатку, потом вторую. Блондинка поступила также. Потом они просто стали ходить по рингу.

Зал дернулся, но дело было сделано. Злоба, минуту назад захлестнувшая зрителей, неожиданно испарилась, и стало ясно, что драки не будет.

Рядом со мной маленький лысый человечек суетливо бегал взад-вперед, звоня кому-то по телефону. Он был в бешенстве и брызгал слюной, отдавая какие-то команды.

Наверное, организаторам хотелось бы большего, но заставить Гавроша плясать под свою дудку, ей-богу, еще никому не удавалось…

После, монтажом, попытались все как-то скроить, но вышло все равно нелепо.

Общий знаменатель я нащупал года через три.

Совершенно случайно, лишь внешнее его проявление.

Мы шли по Петроградке на студию Пятого канала, где должно было состояться очередное предконцертное интервью.

Увидев в витрине детского магазина классическую деревянную игрушку с длинным носом, я признался:

– Знаешь, у меня в детстве была кличка «Буратино».

– Знаешь, у меня тоже, – ответила она.

– Да ладно, – не поверил я.

– Честное слово, – сказала она.

Мы переглянулись, но каждый предпочел промолчать.

Перед прощанием сжала руку. Крепче обычного.

Тогда я ни о чем не думал, и лишь сейчас понимаю, что я себя совсем не знал, и те, кто знаком со мной, знают не меня, а кого-то другого. Кто-то общался с фасадом, заходя в парадный подъезд, друзья заходили с черного хода. Кто-то видел черты хорошего человека. Были и те, кто искал лишь черноту, находя часто свое отражение.

Сейчас я понял, почему мы читаем книги, почему ходим на концерты, выставки или в театр. В конце концов – только Поэт видит тебя таким, какой ты и есть на самом деле…

На каждом концерте есть человек у барной стойки.

Человек с пустыми глазами. Он зашел случайно. Или не случайно, ведь разве есть в нашей жизни хотя бы одна случайность? Как в любом классе есть отличник и двоечник, так и на любом концерте должен быть человек, который как бы из другой Вселенной. Он не в своей тарелке, и он смотрит вокруг слегка отдаленно и с непониманием.

В «Зале ожидания», что в здании бывшего Варшавского вокзала стойка в самом конце. Так что можно наблюдать за сценой. Где-то в 2010-м Гаврош решила отметить там очередной День Рождения, без коего ни одно питерское лето за последние лет 10 не обходилось. Я поболтал с Енотом и ТД, которые торговали продукцией в закутке у входа. Продукция шла хорошо, Гаврош была на подъеме и «Зал ожидания» явно не мог вместить всех желающих, многие из которых слушали концерт с улицы. Проходя обратно к гримерке, я остановился выпить чашечку хорошего кофе.

– Пива не желаете? – спросил вдруг человек справа. Вид его был не очень опрятен, волосы давно не видали расчески, а в уголках глаз таилась неявная, но глубокая печаль.

– Да я не пью, – ответил я

– Жаль – поболтали бы, – еще более погрустнел незнакомец.