Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

В такие дни я всегда просыпался рано. Как только Гаврош приземлялась в аэропорту, я знал что «Они в городе». Эта магия словно ток, пронзала мгновенно и резко. Не было ничего, все дела и мысли пропадали, все отходило за пределы сознания и покрывалось завесой ненужности, бессмысленности и тленности всего сущего [5] Всё тлен))) . Так было, когда они играли в маленьком «МОЛОКЕ», и так было, когда они брали «Юбилейный».

Есть люди, которые судят об артисте по тому, как он спел, какие взял ноты, или даже, как он выглядел. «Сегодня концерт был удачный, потому что N был в ударе…» или «Он 3 раза сфальшифил…» Это полная шелуха. Это пойдет для жонглера в цирке или для балерины, которая обязана сделать 32 фуэте. А вот если она сделала только 31 фуэте… это будет фиаско…

Если зритель днем думает о каких-то своих делах, о работе и житейской чепухе, значит концерт уже провалился.

Я говорю вам – концерт начинается не вечером, он начинается утром, в самом разгаре он к обеду и вечером он достигает апогея. Есть исполнители, которых видели сотни тысяч зрителей, но они дали лишь несколько концертов, а есть и те, кто не дал ни одного, хотя их афиши висели на стадионах.

Гаврош всегда знает зал. Гаврош чувствует его. Ей не нужно смотреть в зал тайком из-за кулис. Она сидит в гримерке, она может пить кофе и болтать с ударником. Но это все бутафория. Гаврош уже «прощупывает». Она готовится. Если зал холодный, первыми пойдут «боевики».

Когда вы приходите на Гавроша, там уже все в самом разгаре. Даже если до концерта еще целый час. Я бывал в залах часа за 4 до концерта и могу вам сказать, что воздух уже «заряжен». Зритель начинает смаковать, создавать концерт с самого утра, зал «электризуется», потом появляется первый зритель (а самые закаленные бойцы армии занимают места за несколько часов до концерта, чтобы стоять у сцены, если охрана пропустит конечно). Этот зритель вносит свою маленькую лепту в общее поле, потом вереницей идут остальные, процесс усиливается, а лавина нарастает. Ожидание растет с каждым зрителем, как воздушный шарик после каждого вдоха. Только шарик может лопнуть, а зал нет. Зал покорно ждет. Зал замирает. Зал на мгновенье умирает. Зал на пределе. Зал хочет взорваться. Залу нужен драйв.

Мне нужно было развесить какие-то плакаты у сцены. Скорее всего на день рождения Гавроша. Я приехал рано, сильно рано. Потому что надо было успеть на работу. Там не было никого. Никого – кроме Леры. Она прибыла из Москвы, одиноко ожидая приближения действа. На часах было восемь утра.

Первыми приходят самые преданные. Эти не с утра ждут концерта, эти не спят уже две ночи. Они вообще не от мира сего, и порой их жизнь это «от концерта до концерта».

Простоять четыре часа в пустом зале это вам не шуточки. Нельзя отойти, нельзя отлучиться с поста, ведь свято место пусто не бывает. Отошел и пиши-пропало – место «под солнцем» занято, и ты зря прожил этот день, ты всего лишь второй. Зато они видят всё на расстоянии вытянутой руки, а повезет – доведется пожать заветную ладонь.

Мало бойцов как Лера. Каждый из нас рано или поздно предаст Гавроша. Жизнь повернет свое русло круто вбок, и вот уже твоя лодка свернула и понеслась по своему пути, все дальше и дальше от счастья, которое было совсем рядом, но неминуемо должно было ускользнуть.

Я знаю, что Лера никогда не покинет Гавроша. Лера предана беззаветно, тотально и всецело.

За 15 лет в двух столицах не было концерта без Леры.

Она пойдет до конца. Эта маленькая глава просто посвящена Лере – рыцарю без страха и упрека.

Я общался с Олей лишь дважды.

Мы провожали группу в аэропорт, куда я привез Дрозда на желтом отцовском Москвиче.

Прощания всегда были трогательными, обнимательными и крепкими.

Когда самолет с серебристым крылом растаял за облаками, остались только я да Оля.

Она была абсолютно беззащитной, доброй и бесхитростной. Ее тело было слегка неуклюжим, а близорукие чистые глаза всегда широко раскрыты и смотрели будто бы сквозь тебя. Время стирает все, осталось только легкое ощущение радости и юношеского братства. Оле можно было задавать любые вопросы о «юношеских годах Гавроша» в универе и вообще болтать о чем угодно. Мы немного скрасили путь из Пулково, поболтав о Казани, «о старых временах», и я ее высадил где-то в Центре.

Оля часто приходила на концерты, с ней было комфортно. Она была настолько тотально беззащитна и трогательно слаба, что рядом с ней ты ощущал себя абсолютно уверенным в себе, самодостаточным и практичным человеком.

Когда она попала под трамвай, я не поверил. Говорят, что Гаврош заперлась на 3 дня в комнате, не пила и не ела. Потом она вышла с песней «Поговори со мною, Ольга», которая взлетела в чартах. Кто знает, как она пережила бы эту боль, не выплесни ее в песне.

Сложно найти слова, но я запомнил точно – был звонок, какой-то звонок, Гаврош позвонила Оле домой, и кто-то брякнул в трубку, что Оля умерла. Но то была неправда. Это случилось после. Лишь через две недели после звонка. А то была глупая шутка… Глупая провидческая шутка.

Будь Оля была сейчас жива, Гаврош стала бы другой. Оля привносила в мир Гавроша мягкость, легкость и ощущение очень-очень простого и спокойного тепла. Она писала хорошие стихи и прозу, но абсолютно не была рождена для пробивания дороги в этом жестоком мире.

Тяжело было попасть к Гаврошу в сердце. Таких были единицы. Уходя, они оставляли рубцы.

Каждая смерть делала Гавроша не закаленней и не сильней, нет – лишь безжалостнее к себе, стремительней и непреклоннее.

Негодяйка. Ненавижу ее.

Я мог бы раздавить этого муравья, ведь я сильнее.

Протащила меня, как щенка за шкирку.

Я знал, что будет проверять. Знал, что видит. Но не был готов.

После концерта поехали на залив, что рядом с квартирой Гавроша на Приморской. Кто пил пиво, кто болтал. Басисты, звуковики и гитаристы как обычно обсуждали какие-то комбики и комбинации то ли звуков, то ли нот, которые они вечно строят, но никак не могут выстроить.

Заскочили домой к Гаврошу забросить гитары.

В квартире были велосипед и телескоп. А что еще нужно поэту для полного счастья?

После пошли в кафе на пляже неподалеку.

Погоды стояли солнечные, плескание волн убаюкивало, и жизнь казалась спокойной и безмятежной.

Принесли шашлыки.

Вдруг Гаврош возьми, да и скажи мне в упор: «Ну что, а слабо вам с Чайкой спеть?»