Рут Хоган - Мудрость Салли

Адвоката папе порекомендовал приятель из боулинг-клуба, Эрик, который выступает сегодня в качестве свидетеля защиты. Эрик надел синие брюки, темный спортивный пиджак, безупречно белую рубашку и со вкусом подобранный галстук. Его бодрое круглое лицо гладко выбрито, и он пахнет бальзамом для бритья и зубной пастой. Он изо всех сил старается отвлечь папу подробным отчетом о вчерашнем заседании комитета боулинг-клуба. Мамина рука летает вверх-вниз, проверяя, на месте ли парик, а губы бесшумно двигаются – она пытается сосредоточиться и посчитать людей в вестибюле. Папиного адвоката зовут Джастин Кейс, и выглядит он лет на двенадцать.

Когда нас наконец приглашают в зал, я бросаю взгляд в стан врага. Парень встает со скамейки, и я понимаю, что это главарь – хулиган и убийца уток. Папа с адвокатом заходят внутрь, за ними следует солиситор, а потом мы с мамой. Свидетели, Эрик и парень (которого по-прежнему громко наставляет перед речью отец) занимают места в коридоре, где они должны будут дождаться вызова для дачи показаний. На прощание Эрик посылает папе красноречивый взгляд уверенного и хладнокровного мужчины, который выполнял гражданский долг и воевал в Египте, пока остальные ходили в пеленках.

Парень дерзко ухмыляется, когда мы проходим мимо, и я сдерживаю желание его пнуть. С большим трудом. Мама парня проскакивает в зал и садится как можно дальше от нас. Худая и костлявая, а ее кожа из-за избытка солнца и сигарет напоминает дерматин. Она выглядит усталой и опустошенной, словно из нее высосали всю жизнь. Взгляд мечется между залом и входной дверью, рука нервно теребит молнию на сумке. Не могу понять, дожидается ли она появления судей или хочет сбежать. Я бы ее винить не стала. Похоже, когда-то она была красавицей, но сомневаюсь, что ей об этом говорили. Мы мельком встречаемся взглядами, это застает ее врасплох и она быстро отводит глаза. Ей нельзя не посочувствовать.

Папа очень элегантно смотрится в костюме, но, возможно, впервые в жизни я смотрю на него глазами незнакомца: пожилой мужчина, активный и прямой, с ярко-голубыми глазами, но слабеющий физически, уставший от боли в суставах и доверяющий очкам в проволочной оправе. У меня чувство, будто я спустя много лет вернулась на любимый в детстве курорт и обнаружила, что все вокруг меньше и чуть более ветхое, чем я помню. И впервые мне страшно. Страшно, что этого гордого, порядочного, трудолюбивого, честного (и порой, честно говоря, беспокойного) человека подведет закон, по которому он жил всю жизнь и который должен его защищать.

Секретарь суда объявляет о приходе судей, две женщины и мужчина занимают свои места на скамейке. Председательница сидит в середине и с важным видом осматривает зал. Ее взгляд задерживается на мне чуть дольше, чем нужно, но этого достаточно, чтобы я поняла: все будет хорошо.

Миссис Розамунде Льюис и ее коллегам на скамье понадобилось всего десять минут, чтобы вынести вердикт «невиновен». Папин адвокат оказался настоящим откровением. Возможно, он выглядит на двенадцать лет, зато у него глубокий, низкий голос и уверенность ведущего театрального актера. Он с дерзким видом прошелся по залу, приковав всеобщее внимание, и принял показания у свидетелей, как режиссер оркестра, направляющий солистов. Настоящий виртуоз. Для папы давать показания было легко. Он не смог бы соврать, даже если бы его попросили. Солиситор изо всех сил старалась его разоблачить, но ее попытки были бесплодны, потому что отец говорил только правду. Эрик проговорил свою партию внятно и вежливо, с добродушным обаянием, которое немного сбило ее с толку. А вот у главаря вышло не слишком достоверное описание событий, его воспоминания расплывались и меркли, словно рисунки на «Волшебном экране» [10] Планшет для рисования с алюминиевым порошком и металлическим курсором. .

В своем заключении миссис Льюис описала папу как порядочного и достойного человека, который, несомненно, внес в общество большой вклад и продолжает это делать даже на пенсии. Она сказала, что он, не задумываясь о собственной безопасности, пытался предотвратить акт преднамеренного вандализма, который мог привести к чьей-то гибели. И добавила, что трагическая гибель в воде его внука, на которую сослался адвокат, добавляет делу особую остроту, и, учитывая эти обстоятельства, папа действовал с похвальным самообладанием. Она заявила парню, что ему повезло, раз он явился на заседание в роли обвинителя, а не обвиняемого (вероятно, думая про себя, что это лишь вопрос времени).

Когда мы выходим на улицу, щуря глаза на ярком свете апрельского дня, папа кажется на пару сантиметров выше и на несколько лет моложе. Его облегчение очевидно. Мама держит его за руку и неуверенно улыбается, словно человек, который только вышел с особенно лихого аттракциона и все еще боится, что его вырвет. Папа прижимает ее к себе с неподдельной нежностью и заявляет:

– Детка, кажется, тебе нужно выпить.

Мы благодарим папиного адвоката, который заливается краской и с сожалением отказывается от нашего приглашения в паб. Там нас встречает Гидеон с Хайзумом, Эдвардом и Лордом Байроном, и мы отмечаем папино оправдание, триумф британского правосудия и сокрушительное поражение солиситора. Но я предупреждаю папу, что сегодня – единственный день его триумфа. Сегодня он может хвастать собственными добродетелями и цитировать льстивые похвалы миссис Льюис. Но если он продолжит важничать дальше, мне придется оттаскать его за уши и конфисковать диск с его любимым фильмом «Мост через реку Квай».

В качестве особого угощения Хайзуму позволяется разделить с Лордом Байроном пачку его любимых чипсов с сыром и луком.

После джина с тоником мама признается:

– Знаю, звучит глупо, но судья ужасно напомнила мне женщину, которую мы видели в Брайтоне, она еще держалась за руки с мужчиной в платье.

Когда она встает и уходит в уборную, папа шепчет мне:

– Твоя мать никогда не умела пить.

Элис решила, что лучше всего написать письмо. Ей не хватило мужества встретиться с той женщиной лично или поговорить по телефону. Электронное письмо казалось слишком безликим и несерьезным одновременно. Элис долго сидела с ручкой в руке, думая, как начать. Она не хотела оправдываться, но хотела рассказать все, чтобы ее хотя бы попытались понять. До Мэтти Элис никогда по-настоящему не знала, как опустошает потеря ребенка. Все ее дети умерли, но она их почти не знала. Никогда не кормила их, не чувствовала на щеке их дыхания, не укачивала их перед сном. Она любила их, разумеется любила, но вместо того, чтобы горевать, замещала смерть очередной беременностью. До Мэтти. И, по горькой иронии, только теперь, оказавшись на пороге собственной смерти, она испытала агонию утраты своего драгоценного мальчика. Наконец Элис испытала скорбь, которую столько лет терпела та женщина, хотя ее ребенок не умирал.