Рут Хоган - Мудрость Салли

Когда кладбище только открылось, основным трендом была оригинальность. Все больше людей начали зарабатывать, взбираться по социальной лестнице, по широкой спине торговли и промышленности, и все больше людей могли позволить себе выделиться из толпы и получить столь желанный статус индивидуальности. Стремление выделиться из толпы распространялось не только на жизнь, но и на смерть, и викторианские обитатели кладбища страстно желали себе впечатляющий памятник. Они мечтали о классических скульптурах и колоннах, высоких обелисках, ангелах-хранителях и гранитных крестах. Прижизненного статуса и достижений было им недостаточно, и великолепный, дизайнерский, сделанный вручную надгробный памятник с подходящими аксессуарами считался идеальным способом обеспечить себе весомость (во всех смыслах слова) навечно. А еще у семьи и друзей появлялось приятное место, куда можно прийти, погоревать и поболтать с дорогим для них усопшим.

Но теперь начался новый круг. Сейчас в моде единообразие, беспощадно продвигаемое обществом потребления. В новой части кладбища надгробия должны быть одного размера и стоять надежно и прямо. Ряды могил обязаны быть легкодоступными для машинок газонокосильщиков. Достаточно одинаковые, чтобы выглядеть скучно, и достаточно разные, чтобы выглядеть неопрятно. Надгробия похожи в целом, но детали отличаются. На некоторых – маленькие светильники, на других – встроенные вазы. Общее впечатление – как от жилого квартала 1970-х: все дома построены по одному, не слишком привлекательному, проекту, но обзавелись за прошедшие годы верандами, эркерами, спутниковыми тарелками, пристройками или, не дай бог, каменной облицовкой. В конце концов зрелище выходит немного неряшливое. Для красоты единообразие должно быть абсолютным. На военном американском кладбище в Мадингли, неподалеку от Кембриджа, все памятники абсолютно одинаковые. Ряды простых, чистых, одинаковых каменных крестов простираются по аккуратно подстриженной траве. Пронзительная, строгая, абсолютная чистота.

Я думала, что Феба присоединится к матери, но ошиблась. На могиле Лили Филлис Фебы нет венков из плюща и омелы. Ее ангел стоит покрытый сияющим инеем, и его лилии – единственные цветы. Но цветами и венками покрыта соседняя могила. Надгробие из пятнистого серого гранита с витыми колоннами по сторонам и высеченной сияющей звездой сверху. На нем написано:

Чарльз Обри Кроу

15 октября 1934 – 25 июня 1979

И совсем недавнее дополнение снизу:

Феба Джин Вайолет Портер

16 ноября 1940 – 23 ноября 2016

Ubi aves ibi angeli

Я желаю Фебе/Салли, Чарльзу и Лили веселого Рождества и рассказываю Салли, что Китти Мюриэль не забыла о своем обещании пить шампанское на ее могиле, – мы собираемся сделать это вместе в следующем году. Я ухожу по извилистой нижней тропе, которая пролегает под тенистой сенью старейших на кладбище елей. Когда я выхожу через калитку в металлической ограде и направляюсь в парк, на траве собираются вороны. Уже темнеет, последние пятна и сполохи малиново-оранжевого заката растворяются в стальном небе. Я слышу церковные колокола, зовущие детей, которые будут нетерпеливо крутиться во время праздничной службы при свечах. Помимо обычного хлеба, я принесла воронам половину черствого фруктового пирога в качестве угощения на Рождество. Когда я бросаю их полдник на землю, птицы превращаются в бурлящий, клюющий черный ковер из перьев, клювов и ярких бузинных глаз. Они доедают последние крошки, я сворачиваю бумажный пакет в твердый шарик и запихиваю поглубже в карман. Я кутаюсь в свое широкое твидовое пальто, пытаясь спрятаться от холода, и направляюсь домой.

Меня преследуют. Я понимаю это прежде, чем это подтверждают мои уши, заслышав мягкие, но быстрые шаги по заиндевелой траве. Понимаю, потому что волосы у меня на шее встают дыбом, а сердце вот-вот выскочит из груди. Я оборачиваюсь и вижу – ко мне приближается фигура в капюшоне, джинсах и кроссовках. И вдруг меня охватывает ярость. Твою мать, сегодня канун Рождества! Я посреди парка и пришла сюда с кладбища, а не от чертового банкомата. Что ему нужно? Мое пальто? Пустой бумажный пакет? Шарф Доктора Кто? Он останавливается в нескольких метрах от меня, и прежде, чем он успевает наложить лапы на мой вязаный шедевр, я взрываюсь.

– Что? – ору я, воздев руки к небу.

Я знаю, что мой взгляд пылает от ярости, а из-за растрепанных волос, огромного пальто и раскинутых рук я наверняка напоминаю жуткую ведьму, но его ответ все равно захватывает меня врасплох.

– Простите. Вы в порядке?

Он кажется немного нервным и искренне встревоженным. Я смущаюсь, и мне даже немного стыдно (хотя, если в ближайшие тридцать секунд он пронзит меня ножом, я умру полностью оправданной).

– Я просто хотел кое-что вам сказать.

Теперь он выглядит крайне смущенным, и уже не в первый раз у меня возникает чувство, будто я проснулась на середине фильма и не понимаю, что происходит.

– Вы меня не помните, да?

– Боюсь, что нет.

Понятия не имею, кто он такой. На один короткий сюрреалистический миг мне приходит в голову, что это Габриэль – его повзрослевший призрак вернулся на Рождество. Вот что бывает от избытка Диккенса и водки с тоником за обедом.

– Мы обижали вашу подругу. Слонялись без дела, и все зашло слишком далеко. Вы остановили его. Со своей собакой.

Этого я не ожидала. Я думала, что встречу грабителя, убийцу или призрака. Но не это.

– Он заставил ее есть хлеб, и она плакала…

Как он сейчас.

Он сердито утирает с лица слезы тыльной стороной ладони. Я впервые как следует рассматриваю его в темноте и даже под капюшоном вижу, насколько он молод, – Габриэль был бы сейчас примерно такого же возраста.

– Он убил утенка. Он полный придурок. Мы пытались отговорить его, но не смогли остановить. Никто не смог, хотя должны были. Я должен был его остановить.

Я протягиваю ему мятый платок из недр своего кармана, и он опять сердито вытирает слезы. Я молчу, потому что сказать мне нечего. Я не могу сказать ему, что все нормально, потому что это не так. Не могу сказать, что он не виноват, потому что он присутствовал и тоже несет ответственность. Поэтому я молчу и жду.

– Я искал вас и видел вас много раз, но не мог решиться. Вашу подругу я тоже видел, ту старушку в красных туфлях, но не хочу говорить с ней, потому что боюсь напугать. В последнее время я ее не встречал.

Его трясет, но слезы остановились.

– Я хотел извиниться, потому что мне очень жаль. Правда. Мы поступили неправильно, и я постоянно об этом думаю.

Вот и он. Его рождественский подарок для меня. Потому что я ему верю.

– Вы передадите подруге, когда ее увидите? Скажете, что мне жаль?

– Да.