Рут Хоган - Мудрость Салли

Она делает глоток кофе, но не отпускает моей руки.

– Помнишь, когда ты была маленькой, мы возили тебя в тот замок? Ну, с лабиринтом?

Помню. Я, своевольная малявка лет шести, вырвалась из маминой руки и одна убежала в лабиринт. Разумеется, я там потерялась и, когда папа и мама нашли меня, была в ярости от разочарования и рыдала от страха. Все еще помню панику, охватившую меня в окружении этих высоких темных стен, и ужас, что мне никогда не выйти.

Мама опускает чашку.

– Еще долгие годы мне снились кошмары об этом дне. Я слышала твои крики, но не могла тебя найти. И точно так же я чувствовала себя все время после смерти Габриэля. В конце концов, мне осталось лишь верить, что тебе хватит мужества и сил найти собственный выход из лабиринта, куда тебя загнал траур по Габриэлю. И теперь, глядя тебе в глаза, я верю, что ты нашла его.

Теперь из моих глаз текут слезы, и мама протягивает мне бумажную салфетку. Это была самая долгая речь из всех, что она произносила со времен смерти Габриэля. Мы никогда не были семьей, где легко делятся такими эмоциями. Подобные разговоры всегда вели другие люди. Но сейчас я очень рада, что у нас тоже наконец состоялся такой разговор. Мы допиваем кофе, и мама уходит в уборную, пока я оплачиваю счет. Когда она возвращается, то рассказывает с видом ребенка, выдающего секрет о шалости, что женщина, которая кажется мне знакомой, держится за руки со своей «подругой». Когда мы уходим, мамина сумка задевает пальто крупной женщины, висящее на спинке стула. Я поднимаю его, выпрямляюсь, начинаю извиняться и вдруг вижу перед собой полностью накрашенное лицо заместителя главного пожарного.

– Какая приятная встреча. Прекрасно выглядите. Как вам Брайтон?

Леди Т. бы мною гордилась. Я не растерялась, а вот бедняга Боб так ошарашен, что сумел только выдавить улыбку и так сильно вцепился в руку спутницы, что ее пальцы начинают белеть. Кстати, о спутнице. Удача явно на моей стороне.

– Миссис Льюис, как вы? Позвольте представить вам мою маму. Чудесная погода, правда? Нам особенно повезло, ведь мы приехали только на выходные.

Миссис Розамунда Льюис: мировой судья и член комитета полиции, известная как убежденная сторонница традиционных семейных ценностей и самопровозглашенная королева высокой морали. Верная жена Ховарда и мама двух мальчиков-подростков. В определенных кругах ее долго подозревали в тайной гомофобии. Но оказывается, она по другую сторону баррикад.

Уже на улице мама спрашивает, откуда я знаю Боба.

– Сейчас он заместитель главного пожарного, но я знала его еще простым чиновником, когда работала в совете.

Она раздумывает какое-то время.

– Получается, он лесбиянка?

Не знаю, мама. Правда, не знаю.

Салли похитила мои похороны.

Только звали ее не Салли, а Феба – в честь матери, Лили Филлис Фебы, чьи инициалы у меня на кольце. Последний раз я видела ее на неделе, перед отъездом в Брайтон, как обычно в парке, после обеда. Было промозгло и холодно, и солнце почти село, но Салли улыбалась, на ее щеках играл румянец. Увидев нас, она радостно помахала рукой и бросила Хайзуму несколько кусочков хлеба. Я постояла с ней, пока она не закончила кормить ворон, а потом она взяла меня за руку, и мы дошли до закрытого зимой кафе и уличной эстрады. Разговор был невозможен, потому что она была в спутанном режиме, но он был и ни к чему, мы прогуливались в приятном молчании. Когда мы дошли до ворот, она сердечно обняла меня и велела «отвалить и сдохнуть». А потом сделала так сама.

В местной газете напечатали некролог и короткую статью о ее жизни. Начиналась она, вполне предсказуемо, со слов «местная чудачка», но продолжение оказалось неожиданным – «и бывшая оперная звезда мирно умирает во сне». Оказывается, Салли, или Феба, как теперь следует ее называть, имела успешную карьеру оперной солистки по всему миру в конце 1960-х и 70-х. Она пела партию Мими в «Ла Скала» и Виолетты в Королевском оперном театре. Она не была замужем, но у нее был возлюбленный – что очень пикантно для тех времен, – который внезапно погиб в аварии в 1979-м, разбив Фебе сердце, и довольно скоро ее охватил странный недуг, из-за которого певческой карьере пришел конец. Резкие черные слова на газетном листе рисуют портрет печальной старой женщины, чья жизнь, некогда блеснувшая обещанием, безвозвратно потускнела после смерти возлюбленного, заставив ее отречься от мира и скрыться в тенях безумия, пока наконец она не умерла, слабая и одинокая. Предполагалось, что это история жизни моей подруги, о которой я почти ничего не знала. Достойный сюжет для оперы, но совершенно не подходящий для Фебы, которую я знала.

А вот похороны получились ей под стать.

Была первая неделя декабря, и шел снег. Не мокрое серое подобие снега, которое обычно достается нашей части страны, уничтожая надежду на снеговиков, санки и рождественские открытки, даже не коснувшись земли. А настоящий, чудесный зимний снег. Густые белоснежные хлопья быстро укутали неряшливую серую грязь и площадку возле церкви сверкающим мягким ковром, готовым к появлению главной героини этого шоу. Феба прибыла в сверкающей стеклянной похоронной карете, запряженной парой великолепных черных лошадей в плюмажах из страусовых перьев – они гарцевали и выпускали пар из ноздрей. Ее маленький гроб был покрыт белыми лилиями и венками из падуба, плюща и омелы. Когда лошади остановились возле церкви, стало очень тихо. Снег приглушил звуки повседневной жизни, и было слышно лишь, как фыркают и нетерпеливо топчутся лошади, да каркают две вороны, наблюдающие за происходящим с крыши покойницкой. Феба обрадовалась бы, что они пришли с ней проститься.

Церковь – великолепный памятник готической архитектуры, сиденья заполнены людьми. Я обрадовалась, увидев Китти Мюриэль, и села рядом с ней. Носильщики в безукоризненных фраках и цилиндрах поставили Фебу перед алтарем, церковь наполнила возвышенная мелодия «Каста Дивы». Я старательно подбирала наряд, и, надеюсь, Салли бы его одобрила: длинное пальто из черного бархата, бутоньерка с бордовой шелковой розой и бордовые атласные туфли. Не лучший наряд для хождения по снегу, но прекрасно подходящий для танцев.

Священник был просто божественный, один из лучших служителей Господних. Высокий брюнет благородной наружности, с глубоким, густым голосом и манерами, от которых у меня ослабли колени. Он говорил о Фебе как об оперной певице – ее редком таланте и любви к музыке. Говорил о ее любимом, Чарльзе, который умер, когда ей было всего тридцать девять, и как она заболела и спряталась. Но это лишь половина истории, всего половина жизни. После нескольких лет скорби по возлюбленному и по музыке Феба вернулась в мир. В районе, где она жила, ее знали все. Она говорила всем «доброе утро», «добрый вечер» и «отвали». Украшала цветами церковь. Была волонтером в местном доме престарелых и посещала его до самой смерти, хотя некоторые обитатели к тому времени уже были моложе нее. Она устраивала им музыкальные вечера, которые были страшно популярны. Временами тексты песен казались слегка необычными, но большинство зрителей радостно списывали это на плохую батарейку в слуховом аппарате. Она давала уроки танцев – вальс, фокстрот и даже румба для молодых душой, стройных пенсионеров. Она готовила соседям горячие ужины, когда они болели, кормила домашних кроликов, когда уезжали хозяева, и принимала посылки тех, кто уходил на работу. И каждый день после обеда ездила на автобусе в парк, кормить ворон.