Рут Хоган - Мудрость Салли

– Я не знал, что делать, – продолжил он. – Говорить что-нибудь или нет. В конце концов решил, что если ты захочешь, расскажешь сама, – он крепко сжимает меня. – И я рад, что ты рассказала.

– Когда-нибудь я расскажу тебе о нем все. Каким он был. Но не сейчас.

– Когда будешь готова, – шепчет он, уткнувшись носом мне в шею.

Теперь я точно не засну. Я выгибаю свое подтянутое тело, прижимаясь к его обнаженной коже, и улыбаюсь, хотя он этого и не видит.

Стоящие кругом гигантские лососево-розовые краны напоминают компанию древних существ за утренним кофе. Стеклянный огурец сверкает в бледном зимнем свете, и грязная Темза извивается внизу, пока поезд медленно плетется по центральному Лондону. Мы с мамой едем в Брайтон. Хайзум остался с Эдвардом и Лордом Байроном, а я увезла ее на выходные, в качестве запоздалого подарка на день рождения и чтобы на несколько дней скрыться от папы. Из-за предстоящего суда он становится все более брюзгливым, и уживаться с ним еще сложнее, чем обычно.

– Шестнадцать с последней остановки.

Мама любит считать вещи. И людей. Она считает их в ресторанах, кино, театре, церкви – вообще везде, где они бывают достаточно долго, чтобы их можно было сосчитать (ей нужно сходить на кладбище – это займет ее на весь день). Это немного напоминает трейнспоттинг [9] Вид хобби, наблюдение за поездами и запись их серийных номеров , только модель ее совершенно не интересует, лишь количество. Думаю, это нервное. Она так делает, когда ее что-то тревожит, что происходит очень часто. Если занять голову счетом, туда не смогут проскочить мысли. Тот ли это поезд? (Она спросила об этом охранника и другого пассажира перед посадкой.) А вдруг она потеряет билет? (Для надежности я убрала его к себе в сумку.) Вдруг папа забудет выключить газ? (Кто знает?) Догадается ли кто-нибудь, что на ней парик? (Сомневаюсь – он выглядит совершенно естественно.) Но мы точно знаем, что с нами в вагоне едет шестнадцать человек.

Еще довольно рано, но ноябрьское солнце уже слабеет, опускается по серому пятнистому небу в сторону вечерних сумерек. Девушка встает и уходит в сторону туалета. Ей повезло, она явно гораздо крепче, чем я. Посещение публичных уборных всегда дается мне с трудом. Я выкладываю на сиденье минимум четыре слоя бумаги, и даже после этого всеми силами стараюсь избежать физического контакта, принимая позу лыжника – она очень хороша для мышц бедра, но не слишком удобна для справления нужды. Бумага частенько слетает, и мне приходится снова ее раскладывать. В общем, я предпочитаю терпеть до дома.

– Пятнадцать.

Скоро мама будет полностью занята, потому что обитатели пригородов начинают свой пятничный исход и поезд наполняется изможденными людьми, нагруженными пальто, ноутбуками и надеждами на выходные, и молодыми, яркими представителями поколения селфи, вооруженными энергетиками и айфонами. Через остановку меня теснит бизнесмен, который разгадывает быстрый кроссворд в газете «Телеграф», хотя в его случае определение «быстрый» ошибочно. Я понимаю это, потому что он еще не разгадал несколько очень простых загадок. Я не могу этого не видеть, потому что он занял собой все пространство, раскинувшись как можно шире, разложив ноги и толкаясь локтями. «Посмотрите, какой я важный, ведь мне нужно столько места», – думает он. Я же думаю, что он заносчивый грубиян. Жаль, я не захватила шляпную булавку, чтобы его уколоть.

Маме повезло больше. Она сидит рядом с элегантным пожилым джентльменом. Он очень высокий и худой, как скелет. Костлявое, с ввалившимися щеками лицо освещает пара пронзительных ярко-синих глаз за золотой оправой очков. На нем полосатая рубашка, кашемировый жилет и зеленая твидовая куртка красивого покроя. Он с очаровательной улыбкой спросил у мамы, свободно ли место рядом с ней, и внимательно убедился, не доставляет ли ей неудобств. Он тоже разгадывает кроссворд в «Телеграф», и, готова поклясться шляпной булавкой (если бы она у меня была), тамошние загадки не вызовут у него никаких затруднений. Через пятнадцать минут он убирает авторучку с золотым наконечником обратно в нагрудный карман куртки, тихо опускает длинные худые пальцы на колени и смотрит в окно. Тем временем растопыренный бизнесмен успевает вписать лишь девятнадцать по горизонтали. Уверена, его догадка неверна.

Поезд громыхает по темным тоннелям, прерывающимся на короткие отрезки дневного света, где дорогу огораживают высокие черные стены. Они покрыты граффити, напоминающим современную наскальную живопись. Туннели, офисы и многоквартирные дома постепенно сменяются задними дворами таунхаусов. Кое-где – аккуратные прямоугольники газонов, пластиковые столы со стульями и клумбы, но чаще они заполнены мусором и сломанной мебелью, выброшенной за дверь: с глаз долой – из сердца вон. Эти дворики напоминают кладовки, которые есть в большинстве домов и куда спешно прячут барахло от глаз внезапных гостей. Но обитатели таунхаусов забыли о пассажирах поездов – незваных гостях, которым все видно. А может, их это не волнует. В некоторых местах полоса земли между двором и железной дорогой используется как свалка всевозможного мусора. Я вижу потрепанного розового мишку, сидящего в луже. Он кажется ужасно одиноким.

Бизнесмен выходит на станции «Хэйвордс Хиз», оставив газету на сиденье. Пожилой джентльмен едет дальше, и я очень надеюсь, что он останется до Брайтона. Когда поезд трогается, я проверяю. И точно: девятнадцать по горизонтали отгадано неверно.

«То, что мы считаем подлинным искусством, на самом деле искусством не является».

Цитата Кастильона встречает нас в Брайтоне. Она написана на стене отеля «Гранд Централь», одного из первых зданий по дороге с железнодорожной станции. После приезда мы проводим вечер в отеле, потому что мама устала от дороги и счета. Пока она разбирает вещи и переодевается к ужину, я стою у окна своей комнаты, любуюсь огоньками на пирсе и раздумываю, стоит ли звонить Гидеону. Мы уже сходили на пять официальных свиданий – дважды в ресторан, один раз в кино и дважды в паб. И у нас потрясающий секс. Знаю, в начале отношений так говорят все, но, честное слово, он еще более потрясающий, чем обычный потрясающий секс в начале отношений. Поверить не могу, что стесняюсь ему позвонить. Я уже собираюсь набрать номер, но телефон начинает звонить. Это Гидеон.

– Видишь море? – спрашивает он.

– Смотрю на него прямо сейчас.

– Жаль, меня нет рядом.

К тому моменту, как я зашла за мамой и мы спустились вниз, она достаточно пришла в себя, чтобы сообщить мне, что в баре, где мы пили перед ужином мартини, было одиннадцать человек, а в ресторане, где мы ели шпинат, каннеллони с рикоттой и шоколадный пудинг с кремом на десерт, – от сорока семи до тридцати двух.