Сами Михаэль - Виктория

Она вдруг поняла, что стоит одна среди сгоревших скамеек, и закричала во весь голос.

Подобный же крик застыл в ее горле, когда Рафаэль улыбнулся гостям, пришедшим на их жалкую свадьбу, и закрыл за ними дверь. Они стояли в комнате друг против друга, и их разделял лишь запах нового шкафа. В одну минуту он стал для нее чужаком. Уже не был Рафаэлем, с которым росла в одном Дворе, Рафаэлем, с образом которого всегда было связано томление ее взросления. Сейчас он вызывал в ней страх. Может, из-за этого его европейского костюма, и непокрытой головы, и кудрей, разделенных на прямой пробор, и озорных усиков над кошачьей улыбкой. Ощущение было, что он вот-вот ее съест. А ведь многие годы мечтала о том, чтобы съел! Не верила в то, что он достанется ей, думала, что пышность форм Мирьям все перевесит, — так ей казалось, а в ночь свадьбы Мирьям плакала — и не только из-за смерти братика, но еще и потому, что брак Мирьям со слесарем Гурджи был как бы доказательством того, что Рафаэль и правда погиб на пути в Басру. Она не могла прийти в себя от счастья, когда через долгие месяцы после окончания войны он с семьей возвратился домой — мать, безмолвная, как всегда, а две сестры — с младенцами у груди. Он вернулся в сане главы семейства и в порыве великодушия позволил отцу жить с ними в их подвале. Его сестры с мужьями сняли себе комнаты в других домах. Много бессонных ночей она провела. Все ждала приговора, какого-то намека с его стороны. Ведь Мирьям-то занята. Он вежливо отклонил предложение ее отца поработать по найму в их торговом доме, пока не пристроится. Его не прельщала перспектива соседствовать с собственным отцом и на работе тоже. Довольно того, что он вынужден жить с ним в одном подвале. Ее отец его уговаривал. Йегуда болеет все сильнее. Дагур вернулся к своему кануну, играет на празднествах, которых в Багдаде все больше, а Эзра — в Бейруте, изучает аптекарское дело. Ее отец с полной откровенностью рассказал ему, что торговый дом пришел в упадок, они с Мурадом должны как-то его поднять, и чем быстрее, тем лучше. Но Рафаэль уперся и открыл собственную скромную лавку тканей.

Виктория замечала, что целыми днями ждет его возвращения из лавки. Двор без него был пустыней, после свадьбы Мирьям она вдруг почувствовала, что осталась за бортом. Во Дворе уже поговаривали, что она может пропустить свои лучшие годы. Ее отец и пальцем не шевельнул, чтобы ей помочь, а мать, вместо того чтобы обратиться к свахам, вся была погружена в бесплодные поиски Саламана с его пальто, который как сквозь землю провалился, вслед за Османской империей.

На Мирьям с наступлением беременности напало обжорство. И чувственный огонь, что был в глазах, потух. Виктория не считала виновником слесаря с его жестким лицом — что, мол, именно он убил в Мирьям трепетных зайчиков желания. Как и многие другие женщины, Мирьям решила, что наслаждение — просто иллюзия, которая исчезает в первую брачную ночь. Виктория с какой-то печалью поняла, что это цена, которую платишь за то, чтобы не отстать от других. Когда Ханина подошла к ней, остановив ее возле огромной бочки, уже возвращенной в нишу стены, и прошептала ей на ухо: «Рафаэль тебя хочет. Ты согласна?» — она залилась краской, а голова кивнула будто сама собой, и она застеснялась торопливой готовности этой своей головы и испытала благодарность к его тихой матери за ее теплую улыбку. Через минуту, еще в буре чувств и переживаний, подумала и про цену: небось превратятся горящие угли в ледяные камушки града… И это чувство навечно утраченной юности тоже встало стеной между нею и Рафаэлем в свадебную ночь, в прозрачных сумерках комнаты.

И еще была обида, пилой режущая пространство комнаты. Несмотря на траур по Баруху, свадьбу Мирьям сыграли очень пышно. Одни женщины толпились у перил крыши, другие трудились на кухне, подростки ставили подносы и миски на стол, вокруг которого пировали мужчины. Дагур привел свой оркестр, и Тойя прыгала среди гостей, отказываясь помогать хлопочущим женщинам. Она была сильно накрашена, и Эзра, совсем потерявший рассудок, вскочил на стол, поставил на голову бутылку арака и, танцуя, ее откупорил.

В честь такого события Азиза попросила у Абдаллы Нуну адрес его дантиста, и Йегуде изготовили протезы зубов. И потому отец невесты смог предстать на пиршестве в образе Мафусаила [32] Мафусаил — отец Ламеха, дед Ноя и потомок Сифа (Берешит, 5:21–27). По преданию, он прожил дольше всех когда-либо живших людей, достигнув возраста 969 лет. с молодой улыбкой. Наджия отказалась снять синее траурное платье, которое не стиралось со дня смерти младенца. Виктория подозревала, что она каждое утро надрывает это платье у подола и ворота и посыпает его золой из очага — в знак протеста против царящего во Дворе веселья. По ночам она мазала лицо коричневой глиной, пока не стала походить на потревоженный в могиле труп. Йегуда на минуту забыл про свое сердце и гневно крикнул:

— Что с тобой, женщина? Хоть немного посчитайся с другими!

— Саламан умер, — сказала она. — Ушел навсегда.

— Какой такой Саламан? Что ты плетешь? Уйди отсюда! — Он был уверен, что у нее помутился разум.

В самом разгаре пиршества Наджия поднялась на верхнюю крышу и спряталась за спины женщин, глядящих на мужчин сверху. И вдруг заорала в голос:

— Абдалла Нуну скачет при свете звезд на своей Нуне!

Среди гостей наступило молчание; растерянность еще и возросла, когда выяснилось, что Абдалла сидит себе с мужчинами, а Нуна во всем своем великолепии блистает среди женщин. Азури не знал, куда спрятаться от стыда. Улыбнувшись гостю извиняющейся улыбкой, он продолжал сидеть с безмятежным видом, и только орех, который в его пальцах превратился в порошок, говорил о том, что скрывало его лицо. Ни один гость ничего не сказал Дагуру, который одним махом осушил стакан арака и со скорбью в глазах продолжил перебирать струны на своем кануне. В суматохе веселья никто, кроме него, не заметил отсутствия Эзры и Тойи, и потому он был единственный, кто понял, в чем ошибка его сестры. Пришли нищие и за несколько грошей или за кусок мяса стали скакать, как обезьяны, и веселье перешло в ржание. Виктория очень радовалась радости Мирьям. В честь этого события тетя Азиза по доброте душевной или из боязни сглаза сшила и ей красивое платье.

Это самое платье она и надела через несколько месяцев на собственную свадьбу. С трудом набралось десяток мужчин, необходимых для миньяна, и весь пир больше напоминал поминки, нежели радостную свадьбу. Стол был накрыт всего один, да и тот скудный, просто стыд и срам. Мать заупрямилась, требовала добавить еще год траура, хотя уже снова ходила брюхатая. Виктория не могла понять, почему отец устроил ей такую бедняцкую свадьбу. Да и приданое, предложенное Рафаэлю, было приданым нищенки. Рафаэль промолчал и не стал возражать, хотя знал размеры приданого, выделенного Мирьям. Он, который вернулся с чужбины без гроша за душой и кормил мать и братьев с сестрами, стоял в прозрачной мгле их комнаты, как гордый принц, и ни словом не обмолвился про обиду, нанесенную ему ее родителями. Это был позор, который глодал душу Виктории, и он стеной встал между ними в тот миг, о котором она столько мечтала.