Сами Михаэль - Виктория

Утром, когда еще оседал песок от прошедшей бури, в городе появились божественные создания, многие из них золотоволосые, голубоглазые и розовощекие. И с ресницами, полными песка. Они не взламывали двери и не грабили лавки, как это принято у оккупантов, не насиловали женщин и не улыбались победоносными улыбками. Они были очень усталые. Будто почуяв близость прихода Мессии, евреи ощутили, что все, конец длящейся столетиями тьмы! Молодежь вышла из бункеров. Мужчины и женщины хлынули на главную улицу приветствовать избавителей.

И в этой атмосфере всеобщего ликования хоронил Азури своего ребенка, к которому так привязался душой. Полтора дня предавался он своему горю. Но скорбь, как и ярость, рассеялась быстро. Наджия надела на себя синее траурное платье и осталась одинока в своем горе.

— Помолвку не откладывают! Она пройдет, как намечено, — возмущенно сказала Азиза.

И на исходе субботы помолвка действительно состоялась. Двор нуждался в разрядке. Азури много пил и не то чтобы в стельку напился, но жену, сидевшую посреди Двора в траурном синем платье, уже не узнавал.

— Хватит тебе плакать! — отчитывала ее Азиза. — Тебе нравится так вот сидеть и всем портить праздник.

— У меня груди болят от молока, а вы тут жрете и веселитесь! — горько вскричала одетая в синее женщина. — Мой сын помер!

— Азури! — воззвала Азиза к деверю.

— Исчезни отсюда! — приказал тот. — Иди в комнату, плачь там! Ты ведь родилась, чтобы всю жизнь проплакать.

Виктория плакала вместе с матерью, но возразить побоялась, чтобы не заподозрили ее в зависти к своей двоюродной сестре. А Мирьям с гордостью щеголяла в драгоценностях Михали, которые все исчезли после ее смерти.

Эзра вел себя как настоящий мужчина: курил как мужчина, пил как мужчина и печалился как мужчина. Когда он побрился, его глаза показались большими, очень большими и выпученными, и они повсюду шарили и кого-то искали. Потом он вдруг застеснялся, не осмеливаясь спрашивать у взрослых. О том, что случилось с Тойей, рассказали малыши. И ненависть к Наджии вспыхнула в нем, как пожар. Он пошел проводить ее до застекленной комнаты и по дороге склонился к ней, будто желая выразить соболезнование:

— Чтоб тебя в землю зарыли рядом с твоим дурацким ублюдком. Чтобы псы сосали твои вонючие груди, дрянь поганая!

Никто из празднующих так и не понял, почему она, ослушавшись приказа мужа, издала пронзительный вопль. Азиза всплеснула руками, а Азури взлетел на второй этаж и, втолкнув жену в комнату, захлопнул за ней дверь.

Пьяные орали, приглашая к еще более бурному веселью.

— Где Дагур с его кануном? — закричал кто-то.

И Тойю с мужем вернули из их изгнания.

Улицы сузились и превратились в переулки. И машинам здесь было уже не проехать. Даже пешеходам приходилось жаться к домам, чтобы пропустить скот, движущийся по узким переулкам. В этих извилистых лабиринтах, узких и кривых проходах между стенами, сникла оглушительная огромность людского потока, толпа уже не могла бешено мчаться за громилами-предводителями и вся рассеклась на тонкие струйки. Лабиринты эти не раз спасали евреев от чужаков, докучавших и мусульманам. Из-за того что крыши так тесно соприкасались друг с другом, можно было удрать, перепрыгивая с дома на дом, и женщины в минуты опасности тоже прыгали, перелетая над пропастью переулка на дом напротив. Издали дома напоминали крепкую плотную стену. И только вблизи становилось ясно, что стена эта составлена из шатких кусочков.

Возле смешанного района, расположенного между еврейским и арабскими кварталами, все еще хрустели под подошвами остатки сожженных скамеек, колышков и опор гигантского шатра. Несмотря на тени, приобретающие в изгибах переулков какие-то пугающие очертания, Виктория не могла не припомнить то пожарище. Тогда казалось, что из самой закопченной земли поднимаются угли и эти угли мечут во все стороны искры, а искры смыкаются в пламя. Она тогда сидела в узком проеме этого шатра, и с ней все члены семьи; откуда-то сзади бил ярчайший конус света, в котором плыли пылинки, сигаретный дым и мотыльки, а впереди висел экран, на который этот конус был направлен, и на нем чудесным образом возникали женщины и мужчины, которые двигались, смеялись и плели свои интриги. Все мужчины, что на белом экране, были одеты, как Рафаэль, и совсем не похожи на жителей Багдада. Богатые дома утопали в деревьях, а улицы были прямые, как в сказочном квартале Батавин. Она и сейчас еще помнит тщедушного мужчину на экране, как он попивает из рюмки с тоненькой ножкой, и никакого ему дела до языков пламени, которые уже охватили стены шатра.

Там была примерно половина обитателей Двора, и все сидели в одном с ней ряду, в приятной тесноте, которая в сумерках шатра создавала еще большее ощущение близости. Ее отец, который быстрее быстрого оправился после смерти Баруха, повел семью на первый фильм, показываемый в городе, и даже Йегуду сумел уговорить пойти вместе с ними. В доме остались только Наджия да Элиягу, лицо которого сбросило чудаковатое выражение дервиша, и к нему вернулся нормальный слух — все в тот самый день, как убрались турки и заиграли трубы златовласых и голубоглазых солдат. В волнующем полумраке шатра отец совал ей под абайю пригоршни конфет, и фисташек, и жареного миндаля и показывал знаками, чтобы передавала дальше. Спереди и сзади сияло множество лиц незнакомых зрителей, которые тоже были взволнованны, как и они сами. В воздухе стоял праздничный аромат женских духов, запах новых ботинок и сигаретного дыма.

Тщедушный мужчина, который безмятежно попивал из своей рюмки, даже не догадывался, что являет собой богохульное зрелище, и в любом случае думать не думал, что мусульманские фанатики подожгут набитый людьми шатер. И зрителям потребовалось время на то, чтобы сообразить, что языки пламени, и дым, и запах горящего брезента вовсе не из фильма, который им показывают.

Возле тщедушного мужчины возникла женщина в тонком, прозрачном муслине, с обнаженными руками ослепительной белизны, и она с манящей улыбкой протянула ему руку. Мужчина, недолго думая, наклонился и на глазах всех зрителей стал целовать ее тонкие пальцы, похожие на пальчики Нуны Нуну. Лицо ее над головой мужчины заулыбалось улыбкой опытной интриганки. И тут же, будто реализуя злые козни этой женщины, занавес рухнул на первые ряды зрителей. Охваченный пламенем брезент шатра, и скамейки, и экран — все ревело, смешиваясь с воплями людей, которые в толчее давили друг друга. Мужчины, что побойчей, выскакивали, прыгая по головам пребывающих в шоке зрителей. Другие ринулись в этот ад — спасать раненого старика. Кто-то с ребенком на руках вопил, вытаращив глаза, и искал остальных своих детей.