Сами Михаэль - Виктория

— Еще проститучья слизь на губах не обсохла, а туда же, ноги распахивать да ей подражать! И чего разнюнилась? Можно подумать, мой Мурад, благослови его Бог, таракан какой-то, который у ней по животу пополз!

Через несколько дней после этого разговора Наджия сидела во Дворе и улыбалась Баруху, глядевшему своими красивыми глазками на ее грудь, — он был, наверное, единственным в мире существом, любящим запах ее тела и всей своей жизнью от нее зависящим. Он долго-долго глядел ей в лицо, пока она не поверила, что на своем тайном языке он говорит ей о своей любви. Она тут же испугалась дурного глаза и взбеленилась при виде Тойи, сидящей у бочки с видом девочки, потерявшей все свои игрушки. Ведь ясно же, что такой бесполезный кусок мяса, как эта женщина, в жизни плодоносить не сможет. И чего ее братцу взбрело на ум на ней жениться! Не иначе как ее мать или она сама мозг ему взбаламутили каким-то колдовством — ведь даже и теперь, когда пришлось забросить канун и горбатиться по найму в торговом доме, он покупает ей дорогие фрукты аж посреди недели. Вот, пожалуйста, и сейчас, когда она как в обмороке прислонилась к бочке, в руке у нее красный персик и желтый банан. Банан! Азури в жизни не купил ей ни одного банана, даже и теперь, когда она наградила его младенцем, так радующим его сердце. А эта дура даже зубами его не коснется. Наджия поймала перешептывания женщин, что, мол, девочка влюблена в Эзру, находящегося в плену земного чрева, но она не верила в то, что в мире есть любовь, да еще такая, что из-за нее женщина от банана нос воротит!

— Вставай! — приказала она девочке, которую не способна была признать золовкой. — Вставай и топай на базар. Купи там чего-нибудь и свари моему бедному брату. Некоторые тут, понимаешь ли, строят из себя барынь и на лежанках валяются, а он похуже черного раба спину гнет, а как придет домой, так перед ним пустая тарелка.

Азиза, угощавшая в аксадре очередную сваху подслащенной розовой водой, услышала ее слова и пришла в ярость:

— Спину он, видите ли, гнет! Да пусть скажет спасибо Йегуде с Азури. Без них питался бы, как осел, арбузными корками из мусорников. Как раб! Это в торговом-то доме, куда и зайти одно удовольствие. Рулоны шелка и бархата, и чай без счета, и легкие перекусы между сытными трапезами.

Девочка не отреагировала никак. Тайком скребла плитки пола — может, услышит, может, почувствует. Потом прижала персик к одной щеке, а банан — к другой. Отдаст ему вечером, когда отодвинут бочку. И поцеловала кожуру. Если бы можно было проникнуть внутрь персика и так вот ночью очутиться в теле Эзры.

— Сказано тебе, убирайся отсюда!

На глазах у девочки выступили слезы.

— Что я тебе сделала?

— Взгляды твои, ведьма, вот что! Ребенок перестал сосать, хоть он еще голодный, — ответила та, выжала оставленную грудь, потрогала капельки молока, брызнувшие на лобик младенца, сунула палец в рот, но так и не поняла, скисло молоко или нет. — Дрянь! Ты из-за своего росточка можешь, как червяк, в любую дырку заползти. Что подсунула мне в еду? Отравила мне молоко!

— Я, тетя?

— Никакая я тебе не тетя! — Младенец начал кричать. — Послушай, что ты с ним натворила, ведьмачка! Убирайся, проваливай отсюда! — заорала она и стукнула рукой по циновке. — Ты мне ребенка губишь!

Тойя неохотно отошла от бочки, отошла, как скорбная тень, и исчезла за мешковиной, закрывающей вход в ее комнату.

В аксадре сваха почмокала губами, показывая, что освежающий напиток ей по душе. Азиза сидела положив руки на колени и с горечью ждала, что скажет ее ничтожная гостья. Из-за многих разочарований энтузиазм ее поостыл. Сперва-то ведь думала, что претенденты будут в очереди за дверью стоять. И Мирьям тоже в аксадре, рядом с ней, — девушка такая прилежная, разумная, великодушная, чувствительная, обладательница хорошего приданого, красавица, а ничуть не задета этими неудачами и в уныние не приходит. Прямо-таки загадка! Азиза знает, что от свахи к свахе волнение все растет. Описания предлагаемых мужчин, пусть хоть старых и хромых, разжигают ее воображение, как похотливые рассказы. В этот час и Йегуда был в аксадре, на лежанке, веером отгонял мух, а левую руку прижимал к сердцу. В торговый дом он в тот день не пошел, и ему на все было наплевать: война, терпящие поражение мужчины, роды, заработки, собственный сын, который прячется под землей, прелести дочери, ждущие мужчину. По всем признакам обитатели Двора уже сыты по горло его слабостью и его страданиями. Изменники! С одной стороны, намекают на то, что он раздувает болезнь, чтобы себя понежить, с другой — требуют от него полного отдыха и безделья. От мудрого Джури Читиата тоже толку мало — и от его талисманов, и от жирных кушаний, которые тот велит ему готовить. Счастливица мама, отдала Создателю душу без страданий, внезапно умерла — и делу конец. И его охватил ужас перед ангелом смерти.

— Послушай, отец Эзры, — пропела ему сваха голосом, пропитанным розовой водой. — Ты улыбнись, и мир улыбнется тебе в ответ.

Улыбнуться! Что до него, так Мирьям может выйти замуж хоть за верблюда, даже за Саламана, который в своем вечном пальто на плечах, как крыса, бегает по темным переулкам. Улыбнуться! Бывают дни, когда ему трудно подняться даже на второй этаж, в свою комнату. На каждой третьей ступеньке он присаживается и отдувается, как ящерица. На маминых похоронах чуть Богу душу не отдал. Как ему выдержать всю эту кутерьму, которую Азиза затевает со свадьбой Мирьям! Кто в шуме пиршества заметит его предсмертные хрипы? А что, если его сердце остановится именно в тот момент, когда молодой муж порвет ее плеву? Какая бессмыслица!

Виктория старалась не чувствовать неприязни к Мирьям, забывшей Рафаэля. Спустя какое-то время она поняла, что испытывает зависть к своей двоюродной сестре и вовсе этой зависти не стыдится. Мать с отцом совсем обезумели из-за этого орущего комочка. А потому ей легче сидеть в духоте кухни перед горшками, там, где не нужно выслушивать болтовню свахи. Но почему ей вдруг захотелось уйти от кипящих кастрюль и звона крышек? Когда Тойя со своим персиком и бананом убралась со Двора, она уже не в силах была справиться с собой. Вытерев руки об облепившее бедра платье, с потным и раскрасневшимся лицом она изобразила улыбку и уселась на табуретку в конце аксадры.

— Сколько ему лет? — спросила Азиза.

Излишняя точность по поводу разных неприятных деталей была не в обычаях искусниц-свах.

— Ваш цветик весенний, — сказала она и указала подбородком на Мирьям, — ее уважаемое положение и богатство мне известны. И ради какого-то залежалого жениха я бы не пришла.

— Идет война, — поспешила Азиза охладить пыл своей гостьи. — Богатство, что у нас было, истощилось. Сколько ему лет?