Сами Михаэль - Виктория

Глаза свахи засияли, даже и правый, тот, что с бельмом. Несмотря на волосы, торчащие из трех черных бородавок на подбородке, и дыры, и золото в зубах, была в ней какая-то отталкивающая распутная красота.

— Ему двадцать один.

Азиза после стольких провалов была настороже.

— И что же он, слепой или безрукий-безногий, не приведи Господь?

— Боже избавь! — Сваха, оттянув вырез, обмахнулась платьем, показав на редкость красивые груди. Затуманенные глаза Йегуды взглянули равнодушно, и будто ему в отместку она сказала: — Он здоровый и крепкий, и его мускулистый живот доставит удовольствие любой женщине.

Азиза не стала расспрашивать, откуда свахе известно про мускулистый живот предлагаемого жениха.

— Таких мужчин турки не оставили, — сказала она.

— А он вот остался. Его ангел-хранитель оберегает. У него на лбу написано, что будет жить долго. Сколько?

Азиза знала, что это лишь начало торга.

— Двадцать золотых монет, — бросила она. — Ну и, конечно, одежда как положено, и мебель, как принято.

— Это не деньги, не для мужчины в полном соку, какого я вам предлагаю.

Самоуверенный тон свахи произвел на Азизу впечатление.

— И чем же он зарабатывает на жизнь?

— Он слесарь.

— Занятие не для еврея.

— У него своя процветающая мастерская.

— Небось все лицо прокопченное и от волос перегоревшим углем несет. Нет, госпожа хорошая, мы не для того растили дочку, чтобы в золе ее утопить.

— А вот знай, что евреи, у которых голова на плечах, начинают работать в таких профессиях. Мир меняется, мать Эзры. Мне нужно сто золотых, не меньше.

— Поговорим после того, как он хорошенько помоется, чтобы увидеть его физиономию.

Золотые зубы во рту свахи обнажились в широкой улыбке.

— Завтра перед закатом придет со своей семьей, и стороны посмотрят друг на друга. — И, как извращенка, издевающаяся над трупом, снова, специально для Йегуды, выставила свои груди, в качестве возмездия. — Я только прошу, чтобы этой вот при встрече не было.

— Виктория — двоюродная сестра Мирьям.

Сваха оттянула пальцем нижнюю губу, и в этом ее жесте тоже была провокация.

— Понимаешь, глаза порой ошибаются и могут наткнуться на что не положено. Завтра придут смотреть на твою дочь, а не на кого-то другого, мать Эзры.

Азиза оскорбилась.

— Мирьям, встань! — приказала она. — Ты посмотри на ее фигуру. Глаза-то свои открой, даже и тот, что с бельмом! — поставила она это жалкое ничтожество на место. До сих пор терпела и молча сносила распущенность и вольничания, которые та себе позволяла. Пренебречь всеми этими килограммами красоты и намекать на то, что Виктория может представлять какую-то там угрозу…

Опытная сваха сразу ужалась до природных размеров.

— Да вижу я, мать Эзры, вижу. Но судьба иногда слепа. Раз я предложила одну красавицу видному торговцу, а он заметил во дворе девчонку, настоящее чучело с тощим задом, и именно ей и отдал свои сокровища. А поэтому лучше, если этой самой Виктории здесь не будет. Придет день, мы и ей кого-нибудь подыщем. Мужчина-то всегда может подвернуться. Кто она, говоришь?

— Женщина, это дочь Азури.

Сваха похлопала себя по грудям:

— Ой, пусть мой язык отсохнет! Ой, пусть свет глаз моих потухнет. Прости меня, девочка. Дочь Азури. Ой, чтоб никто не узнал, где моя могилка… Виктория…

Но Виктория уже убралась в кухню к своим булькающим горшкам.

На другой день весь дом ходил ходуном. Наджия не обращала внимания на то, что состояние младенца ухудшилось. Тойя снова стояла, прилипнув к тяжелой бочке, тихая такая, как божья коровка. На сей раз она бережно держала в руках два больших граната и время от времени незаметно терла ими гранаты своих грудок. Перед приходом претендента и его семьи жителей Двора охватило какое-то безумие. Из сундуков извлекались праздничные наряды. И Викторию тоже охватило веселье, и она вместе с другими женщинами подмела Двор и аксадру и надраила столы, стулья и лежанки. В воздухе разлился аромат, какой бывает в канун праздника. Наджия, которой приходилось мотаться с больным Барухом из стороны в сторону, ворчала на женщин, убирающих за ней грязь. Тойя ходила тихо, чтобы никто не позарился на ее гранаты. Положение Дагура во дворе было шатким, и поглумиться над ней ничего не стоило. Перед обедом она решилась и произнесла своим тоненьким голосом:

— А может, стоит выпустить Эзру, чтобы тоже поучаствовал в празднике своей сестры?

Наджия с отвращением скривила лицо, а Азиза от души расхохоталась.

— Виктория! — крикнула Мирьям примерно за час до прихода судьбоносных гостей.

Виктория бегом к ней поднялась. На Мирьям было новое атласное платье из приданого, которое ей подготовила мать. Глаза у нее были подведены и губы накрашены. Викторию потрясло великолепие платья. Ей родители не сшили ничего, даже какой-нибудь жалкой кофтенки.

— Мне страшно, каждые пять минут бегаю п и сать. И что будет, если вдруг захочется п и сать, именно когда позовут показываться?

— А ты удержись, — улыбнулась Виктория.

— Тоже мне умница! — И обе расхохотались и обнялись, и Виктория снова подивилась приятному аромату этой толстушки, своей двоюродной сестры. В этот миг она так сильно ее любила, что уже и ревновала к чужому мужчине, который может заявить на нее свои права.

Он явился через несколько минут после того, как мужчины вернулись из торгового дома, явился в сопровождении внушительного сонма родителей, сестер, братьев, трех тетушек с ястребиным взглядом и нескольких дядьев, жаждущих за бесплатно приложиться к выпивке и угощениям. Во главе процессии шла сваха, будто стараясь пошлыми шуточками разрядить натянутость встречи.

Но жених и трое его дядьев были чрезвычайно серьезны. Они сидели с великой важностью, как врачи, которых призвали на срочный консилиум, всем показывая, что пришли они ради дела и им не до ломящегося от яств стола и не до досужих разговоров; сидели и с важным молчанием дожидались появления Мирьям. При виде этого невысокого мужчины ревность Виктории, плюнувшей на советы свахи и помогавшей подавать угощения, достигла точки кипения. В нем будто соединялись самонадеянность ее отца, эгоистичная жесткость Элиягу и показная набожность Йегуды. Ей уже были знакомы евреи, занятые тяжелым физическим трудом, — грузчики, маляры и плотники, но те еле концы с концами сводили и держались скромно и приниженно. А этот кузнец или слесарь, видать, набрался спеси от денег, что звенят у него в кармане. Ногти у него действительно были черные, но в глазах сиял металлический блеск. Сваха не обманула. Он и правда молод. Мужчины в его возрасте подыхают на фронтах, где терпит поражения турецкая армия, или же гниют, укрываясь в ямах, а у этого в глазах — ни капли страха. Это не наглая смелость Абдаллы Нуну и не дерзкая отвага Рафаэля. Тут было нечто другое. В тот момент, глядя на его подстриженную бороду, трудно было представить, что он богобоязненнее и религиознее самого дяди Иегуды. Со временем выяснится, что его Бог более суров, крут и бесповоротен, чем Бог ее дяди, и это у него черпает он свою уверенность; что именно он, этот его Бог, поддерживал его, спасая от Османской империи, пока она не развалилась, как карточный домик. Даже и через тридцать пять лет, когда мужчины — его ровесники приняли решение преклонить колена в Израиле (что стало духовным приговором всему поколению пустыни [31] Поколение пустыни ( ивр. «Дор а-мидбар») — поколение, которое, выйдя из Египта, 40 лет скиталось по пустыне, оставаясь привязанным к прежним своим ценностям. Фигурально: люди, которые физически вышли из рабства, но духовно остались рабами. ), он не согнулся и продолжал держаться с достоинством и уверенностью в собственной силе; пламя угля и раскаленное добела железо он превращал в Священные книги и усердно их изучал, пока не надел черную шляпу, черный лапсердак и черные ботинки ученого раввина. И в то время как остальные превратились в ничтожества, он расцвел и занял в молодой стране видное положение.