Трумен Капоте - Если я забуду тебя. Ранние рассказы

– Теперь я вас вспоминаю. Да, конечно, я была еще совсем маленькой девочкой. Но я вас помню, как-то раз вы пришли и разбудили меня очень поздно, очень поздно той ночью… – Она вдруг ахнула, искорка узнавания и ужаса промелькнула в ее глазах. – Той ночью, когда умерла моя мать!

– Совершенно верно. А у вас выдающаяся память для вашего возраста! – Он намеренно подчеркнул последние слова. – Но вы видели меня с тех пор еще много раз. В ночь, когда ушел ваш отец, и бессчетное число раз потом. Да, да, конечно, мы виделись с вами много раз, и только теперь, в этот момент, нам предстоит познакомиться. Кстати, я только на днях разговаривал с вашим старым другом Уиллом Ларсоном.

Лицо Нэнни побелело, глаза стало нестерпимо жечь, она не могла отвести их от лица мужчины. Она не хотела, чтобы он прикасался к ней: до тех пор пока он ее не коснется, она в безопасности. Наконец она произнесла глухим голосом:

– Тогда вы, должно быть…

– Давайте, милая дама, не будем отклоняться в сторону, – перебил он. – Все будет совсем не так страшно, в сущности, это весьма приятное ощущение.

Она вцепилась в подлокотники кресла и начала судорожно раскачиваться.

– Убирайтесь, – хрипло прошептала она. – Убирайтесь, не смейте ко мне прикасаться! Нет, не теперь! Неужели это все, что я получила от жизни? Это несправедливо. Отойдите! Пожалуйста!

– О! – Элегантный молодой человек рассмеялся. – Мадам, вы ведете себя как ребенок, которому дают касторку, уверяю вас, это ничуточки не неприятно. Просто наклонитесь ко мне, ближе, дайте поцеловать вас в лоб, это будет совершенно безболезненно, вы почувствуете себя такой спокойной и умиротворенной, это все равно что заснуть.

Нэнни отпрянула назад, насколько позволяло кресло. Его накрашенные алые губы все приближались. Ей хотелось закричать, но она не могла даже вздохнуть. Никогда не думала она, что это будет вот так. Она забилась как можно глубже в кресло и плотно прижала к лицу подушку. Но мужчина был силен, она чувствовала, как он вырывает подушку у нее из рук. Его лицо, пухлые губы, эротичный взгляд… Он напоминал гротескное воплощение образа любовника.

Нэнни услышала, как хлопнула входная дверь, и закричала что было мочи:

– Бьюла, Бьюла, Бьюла!

Послышался топот. Она отбросила подушку. Над ней склонялось лицо глядевшей сверху чернокожей женщины.

– Где болит, мисс Нэнни? Худо вам? Хотите, чтоб я позвонила доку?

– Где он?

– Где – кто, мисс Нэнни? Вы про кого?

– Он был здесь, я видела его, он приходил за мной. Ах, Бьюла, говорю тебе, он был здесь.

– Ох, мисс Нэнни, опять у вас эти кушмары.

Фиолетовая искра истерики погасла в глазах Нэнни, она отвела взгляд от встревоженной Бьюлы. Огонь в камине медленно затухал, зловеще вспыхивали последние язычки пламени.

– Кошмар? На этот раз лишь кошмар? Хотела бы я знать.

Этель украдкой открыла дверь в темный коридор, посмотрела направо, налево. Никого не было, она с облегчением вздохнула, вышла и закрыла за собой дверь. Ну что ж, по крайней мере она проверила, и единственное, что удалось выяснить, так это то, что Луиза либо хранит свою корреспонденцию не здесь, либо сжигает ее. «Все, должно быть, уже внизу, обедают, – подумала она, – скажу, что у меня страшно болела голова».

Она тихонько спустилась по лестнице, быстро пересекла просторный вестибюль, потом террасу и вошла в столовую. В комнате звенели голоса смеющихся и болтающих девочек. Никем не замеченная, она заняла место рядом с мадам, за четвертым столом умеренно претенциозного обеденного зала Академии для девушек мисс Берк.

В ответ на вопросительный взгляд мадам она солгала:

– У меня чудовищно болела голова, я прилегла отдохнуть и, должно быть, задремала, поэтому не услышала колокольчика на обед.

Она говорила с безупречной гладкостью и правильностью интонаций, коих мисс Берк добивалась от всех своих учениц, – юная леди семнадцати лет от роду, с родословной, материальным достатком и, разумеется, в высшей степени блестящим умом. Большинство ее однокашниц, однако, считали Этель весьма глупой в том, что касалось повседневной жизни. Этель же возлагала вину за свою непопулярность на Луизу Симон – француженку, обладавшую изысканной красотой.

Луиза была признана всеми в Академии «первой леди». Девушки ее боготворили, а преподаватели ревниво восхищались как ее умом, так и почти неправдоподобной красотой. Она была высокой, восхитительно сложенной, с темно-оливковой кожей. Гагатово-черные волосы обрамляли лицо и пышными волнами струились к плечам – при определенном освещении они излучали синеватый ореол. Ее глаза, как воскликнула однажды мадам наставница четвертого стола в порыве восхищения, были черны как ночь. Ее искренне любили все – все, кроме Этель и, вероятно, самой мисс Берк, которой не очень нравилось, что девушка оказывает на всю школу такое влияние. Она не считала, что это хорошо как для школы, так и для самой девушки. У Луизы были превосходные рекомендации из «Пти эколь» во Франции и Ментонской академии в Швейцарии. Мисс Берк не встречалась с ее родителями, которые жили в своем шале в Женеве. Все формальности были исполнены при посредничестве некоего мистера Николла, американского опекуна Луизы, от которого мисс Берк ежегодно получала и чек на оплату ее обучения. Луиза приехала в начале осеннего семестра, и через пять месяцев уже вся Академия буквально ела у нее из рук.

Этель презирала эту Симон, которая, по слухам, являлась дочерью французского графа и корсиканки – наследницы богатых родителей. Все в ней было ей ненавистно – ее внешность, ее популярность, малейшие особенности ее характера и манеры поведения. И Этель даже сама не могла понять – почему. Не только из ревности, хотя ревность играла значительную роль, не потому, что она думала, будто Луиза втайне смеется над ней или ведет себя так, словно ее вовсе не существует. Дело было в чем-то другом. У Этель имелись насчет Луизы подозрения, которые никому другому даже в голову не приходили, и она была решительно настроена выяснить, справедливы ли они. Вероятно, Луиза окажется вовсе не такой уж замечательной. Пусть сегодня Этель ничего не нашла в ее комнате, даже какого-нибудь письма – вообще ничего, но она улыбалась, глядя через весь зал на стол, за которым Луиза, весело смеясь и болтая, являла собой центр всеобщего внимания, потому что вечером собиралась кое о чем поговорить с мисс Берк.

Старинные напольные часы в приемной мисс Берк, где в нервном ожидании стояла Этель, пробили восемь. При тусклом освещении углы комнаты тонули в темноте – вся атмосфера приемной была холодной и сугубо викторианской. Этель ждала у окна, глядя на первый в этом году снегопад, укрывавший белым серебристым покровом голые деревья и пыльную землю. «Надо будет когда-нибудь написать об этом стихотворение – Этель Пендлтон. «Первый снегопад». Она вымученно улыбнулась и села на стул с гобеленовой обивкой.