Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

— Следующую! — громко позвал хирург.

Сарафанов очнулся. «Боже! — воззвал он. — Убей его!» Поднял глаза к потолку, но там, словно на ампирном плафоне, летали окровавленные херувимы, а их заглатывал жадный раструб. «Убей его, Боже!» — молил Сарафанов, отыскивая икону. Но в лицо его била беспощадная хирургическая люстра, и блестела розоватая сталь. «Убей его, умоляю!» — он перевел глаза на окно, наполовину закрашенное непрозрачной белой краской. Лишь наверху тонко голубела полоска неба. Желтело высокое соседнее здание: уходящие вверх этажи, крыша, едва заметное слуховое окно. В этом темном овальном окне мелькнула слабая вспышка. Звонко цокнуло стекло, на котором возник кружочек, охваченный хрупкими трещинами. Хирург держал на весу руки в перчатках. Во лбу его темнело отверстие, из которого начинала выталкиваться черная кровь. Рухнул, ткнувшись головой в операционный стол. Сарафанов уходил не оглядываясь. Молитва его была услышана.

Либеральную прессу охватила истерика. Доктор Стрельчук, светило медицины, известнейший гинеколог, сохранивший жизни множеству страждущих женщин, был убит из снайперской винтовки во время операции, когда спасал женщину, гибнущую от внематочной беременности. Убийца застрелил его в момент, когда операция счастливо завершилась, спасенную пациентку увезли, а доктор Стрельчук умер на рабочем месте, где только что совершил свой подвиг. Он был бескорыстным гуманистом. Его убийство не могло быть следствием коммерческих распрей. По всей вероятности, оно стало очередным проявлением «русского фашизма». Известные адвокаты, члены Общественной палаты, журналисты, деятели искусств требовали найти преступников. Правозащитник Калачик, знавший лично знаменитого хирурга, прямо указывал на националистические организации и газеты, откуда мог проистекать «фашистский заказ». Советник президента Ипатов обещал воздействовать на главу государства, чтобы тот взял расследование под личный контроль. Магнат Ефимчик, почитавший покойного Стрельчука своим другом, назначил премию в миллион долларов тому, кто отыщет убийцу и его покровителей. О совершенном теракте шумели газеты, не умолкало телевидение. Сарафанов ощущал, как бурно сокращается и пульсирует гигантский, накрывший Москву моллюск, теряя в конвульсиях потоки упущенных энергий. Вся гигантская помпа, сосущая из города живительную прану, захлебывалась, давала сбои. План «Дестабилизация», который он разработал, оправдывал себя. Вносил дисгармонию и хаос в таинственный Сверхразум, управлявший проектом «Ханаан-2».

Он нанес визит своему давнишнему знакомцу, полковнику Колокольцеву, мастеру спецопераций, отставнику Генштаба, откуда ветерана «афганских» и «чеченских» войн уволили за неблагонадежность. Полковник принял Сарафанова в небольшой московской квартире, небрежно и небогато обставленной, словно жилище было временным, необжитым, куда хозяин возвращался между очередными походами, войнами, спецоперациями, рассматривая свой дом как случайное пристанище, откуда его сорвут, переместят в другие земли и веси — в казармы, палатки, военные модули. Они сидели на кухне, пили коньяк. Колокольцев на деревянной дощечке десантным ножом нарезал копченую колбасу, и этот нехитрый стол вполне соответствовал бивачной обстановке, в которой протекал разговор.

С Колокольцевым было проще, чем с Буковым, Буталиным, Культовым, отцом Петром. Он сам набросился на Сарафанова с вопросами, которые вертелись у того на языке.

— Чего же мы ждем? Пока все превратимся в трупы? Когда Россия превратится в труп? Я давал присягу защищать Родину, уничтожать ее врагов. От присяги не отрекался. — Губы Колокольцева дрожали. Его тело тряслось, будто его поместили на вибростенд. Он испытывал невыносимые перегрузки, от которых развалилась держава, рассыпалась на осколки армия, превратились в труху оборонные заводы и теперь дробились на части его позвонки и суставы, рвались сухожилья и вены. — Видно, не один я помню присягу. Кое-кто винтовку из рук не выронил. Этого палача-гинеколога, который русских женщин увечил, русских младенцев крючками на части рвал, кто-то его гробанул капитально. Небось, один из наших. Партизанская война начинается. Русский Емеля с печи слезает.

— Говорят, какая-то группа, прошедшая Чечню. Какой-то «Отряд имени Иоанна Кронштадтского». — Сарафанов чувствовал вибрацию мира, которая распространялась вокруг ненавидящего Колокольцева. Будто в нем продолжала грохотать трясущаяся броня «бэтээров», содрогались днища десантных вертолетов, бился колотун обмороженных тел, дрожали обрубки ампутированных рук, выплескивались застарелые контузии и раны. — Думаю, вы правы. Партизаны выходят из леса.

— Я офицер. Всю жизнь убивал врагов государства. Давал присягу убивать врагов государства. Ефимчик — враг государства. Враг русского народа. Враг России. Они оккупировали мою Родину, губят народ, сводят русских с земли. Русский снайпер срезал одного из врагов. Очередь за другим и за третьим. Одно спасенье — национально-освободительная война русского народа против вражьего ига. Я умел подстерегать пакистанские караваны с оружием. Умел ликвидировать долбаных полевых командиров. Умел ставить фугасы на пути следования бандформирований. Смогу убить и Ефимчика. Отомщу за Россию.

— Акт одиночного возмездия недостаточен. — Сарафанов осторожно воздействовал на Колокольцева, стараясь унять его лихорадочные всплески и судороги. — Теория национально-освободительной борьбы учит, как политическая компонента дополняется военной. Победа в такой войне переключает энергию сопротивления в энергию национального строительства. Так было в Индии во времена Ганди. На Кубе в правление Кастро. В Китае после победы Мао Цзэдуна… Мы не должны забывать, что «Четвертая Империя», СССР, была разрушена не атомными взрывами, не вторжением миллионных группировок, а «организационным оружием». Особой «культурой», созданной западными концептуалистами, которая разлагает противника. Насаждает в нем «агентов влияния», трансформирует «смыслы», внедряет ложные ценности. В конце концов общество повергается в хаос, среди которого торжествует победитель. «Теория управления хаосом». «Культура управления катастрофой». Овладеть этой культурой, противодействовать «организационному оружию» противника смогут не генералы в лампасах, не отважные танкисты и пилоты, а командиры «концептуальных войск», интеллектуалы со знанием антропологии, социальной психологии, богословия и культуры. Мы поставим на службу «Пятой Империи» русский хаос.

— В чем «теория управления хаосом»? — Колокольцев смотрел на Сарафанова испытующим взглядом военного интеллектуала. Теоретик «спецназа», мастер тайных операций, бесстрашный исполнитель террористических актов, он был воплощением ума и отваги. Шрам на лбу придавал грозное, несокрушимое выражение. — В чем «культура управления катастрофой»?