Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

— Что ж, такова доля военного. А доля офицерской жены — стеречь домашний очаг. — Сергей мягко развел руками, и это движение больших, сильных рук показалось Нине тревожно-завораживающим.

— Я ему не нужна. Он никогда не интересовался моей душой. Он смеялся над моей любовью к театру, оставался равнодушным к стихам, которые я ему посвящала, хохотал над записями в моем дневнике, где я говорила о моей вере в Бога. Я была для него красивой куклой, которую он держал взаперти и пользовался для самых грубых примитивных игр.

— Как вы можете так говорить! Вы умная, тонкая, духовная! Ваша женственность проявляется в утонченных чудесных формах. Вы как-то показали мне свои акварели, — они такие пылкие, страстные. Я слышал, как вы читали стихи, — там были настоящие ахматовские, цветаевские интонации. Как жаль, что я не видел вас на сцене, не сомневаюсь, вам удаются женские трагические роли. Прошу вас, не наговаривайте на себя. Вы — замечательная!

Нина была ему благодарна. Его темно-синие, близкие глаза выражали сочувствие, обожание. Мягкие ресницы, опускаясь и поднимаясь, производили странное, цепенящее воздействие. Легкое шевеление его пушистых бровей околдовывало ее. Ей хотелось, чтобы он продолжал говорить, не сводил с нее своих обожающих глаз. Чтобы вздрагивали его длинные ресницы. Чуть поднимались и опускались пушистые брови.

Время шло, генерал не появлялся. За окнами была ночь, тишина. В доме было тепло, краснели угли в прогоревшем камине. На столе под люстрой блестел хрусталь, розовели высокие свечи.

— Зачем я накрывала стол? Зачем хотела вызвать в нем забытые воспоминания? О нашей свадьбе, об одном-единственном в нашей жизни путешествии по Волге, среди восхитительной природы, мимо старинных городов. Мы живем в двух разных мирах. Я в его мир не заглядываю, — там казармы, полигоны, ученья. Там война за войной, убийства, взрывы, изувеченные судьбы. А в моем маленьком женском мире, — неосуществленные надежды, неразгаданные загадки. Стихи, рисунки, посещение театров и концертов. Нас соединяет только одно — наш сын, наше горе, наша беда. Но разве это счастливая связь?

— Я понимаю ваше страдание. Вы, такая возвышенная, такая утонченная, чудная, достойны того, чтобы вам поклонялись. Вы бы могли сделать счастливым любого мужчину. Уверен, есть мужчины, которые издали любуются вами, робеют перед вами, не смеют сказать, как вы великолепны, чудесны.

Эти слова звучали опьяняюще. Его голос бархатно рокотал. Синие глаза смотрели, почти не мигая. А когда на них опускались мягкие ресницы, у нее слабо и сладко замирало в груди, и она чувствовала странное мучительное наслаждение.

— Почему мы должны его ждать? Все сроки прошли. Он может вообще не вернуться, с ним это случается. Он может вернуться под утро, и от него будет пахнуть женскими духами. Давайте выпьем, Сергей?

Он с готовностью поднялся, налил в бокалы коньяк, принес ей на диван.

— Давайте свечи зажжем!.. Гулять так гулять!.. — она бесшабашно махнула рукой. Поднялась с дивана. Запалила маленькую золотую зажигалку, поднесла огонь к свечам. Чувствовала, что он смотрит на нее — на ее протянутые к свечам обнаженные руки, на ее склоненную талию. — И выключим эту помпезную люстру! — Она погасила свет. Гостиная погрузилась в смуглый сумрак, среди которого недвижно горели свечи, отражаясь в стекле и фарфоре. — А теперь выпьем!

Они чокнулись, сидя на диване. Она выпила пряный, жгучий коньяк, глядя в его близкие, утратившие синеву, почти черные глаза, в которых золотыми точками отражались свечи. Теплая волна накатилась на нее, и она, опьянев, испытала благодарность к этому молодому мужчине, разделяющему ее одиночество, ее неутоленные чувства, ее невысказанные переживания. Ей хотелось исповедоваться ему, вручить ему свою волю, свою неразделенную женственность.

— Я ужасная грешница. Через год после того, как мы поженились, у нас должен был родиться ребенок. Вадим заставил меня сделать аборт. Его направили служить в Среднюю Азию, в ужасный глухой гарнизон. Там не было настоящего жилья, чистой воды — бараки, гепатит, суховеи. Вадим говорил, что в таких условиях нам не вырастить здорового ребенка. И я послушалась его. И за это Господь меня наказал. Мой второй ребенок, Олежек, мой сын, он родился больным. Эта кара Божья!

— Не говорите так! Вы ни в чем не виноваты! Это рок. Вы благородно, возвышенно несете свой крест.

— Я не могла простить ему этот аборт. До сих пор не могу простить. Признаюсь вам еще в одном ужасном грехе. Когда он был в Афганистане, я вдруг испытала к нему такую вражду и ненависть, что стала молить Господа — пусть его там убьют, пусть освободит меня. После этой кощунственной молитвы его тяжело ранили. Это я виновата в его ранении. Хожу в церковь, отмаливаю мой грех.

— Вы удивительная! Прекрасная! Не казните себя!..

Она сама поднялась к столу, принесла бутылку и налила им обоим.

— За что выпьем?

— За вас… За вашу красоту… За вашу чудесную женственность…

Этот второй бокал произвел на нее странное действие. Вначале будто полыхнуло золотистое пламя, возбуждая и вдохновляя ее. Но следом пробежал голубой огонь, оцепенивший ее.

Ей показалось, что пространство между ней и Сергеем увеличивается, он удаляется от нее на световом луче, как в перевернутом бинокле. А потом расстояние стало сжиматься, он приблизился, его лицо, увеличенное, охваченное прозрачным сиянием, встало перед ней, и были видны слабые дрожанья его ресниц, легчайшее шевеленье бровей, мягкие завораживающие движения губ.

— Вы — неповторимая. Вы — избранница. Вы страдаете, на вашу долю выпали огромные испытания, но в вас звучит музыка, от вас исходит волшебный свет. Такие женщины, как вы, вдохновляют поэтов, побуждают рыцарей совершать подвиги. Именами таких женщин мореплаватели называют острова и океанские проливы. Но и сами эти женщины готовы совершить возвышенный поступок, беспримерный подвиг, выполняя божественный завет. Я это знаю. Слышу звучащую в вас музыку…

Его слова обладали таинственной силой. Излетая из близких шевелящихся губ, они превращались в дуновение, которое достигало ее лба. Нежно щекотало кожу у самых волос, словно их касалась колеблемая ветром травинка.

— Вы так остро чувствуете страдание мира, потому что страдали сами. Вам, вашей женственности, вашей утонченной натуре дано переживать страдание мира, страдания людей, царящее в мире зло. Вы видите средоточие зла. Видите, как оно поселилось в близком вам человеке. Война за войной, одна кровавая бойня сменяет другую. Тысячи молодых людей, совсем еще мальчики, посылаются на смерть. И потом, истерзанные пулями, лежат в гробах. А этот человек, сам несчастный, обреченный носить в себе зло, творит новые беды, плетет заговоры, готовит перевороты, обрекая множество людей на неизбежные муки и жертвы…