Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Из-за спины отца Власия появились двое, неуловимо похожие не зимними шубами и шапками, не плотными, сытыми телами, а одинаковыми, упрямо обращенными лицами, непреклонными, глядящими из-под бровей глазами, их холодным жестоким свечением.

— Отец Петр, — произнес один из них, молодой, с фиолетовыми бритыми щеками, по которым пробегала едва заметная судорога. — Мы вынуждены просить вас проследовать с нами в машину. Мы доставим вас на Лубянку, где с вас снимут показания.

Отец Петр испытал внезапную немощь. Словно растворилась запечатанная память и оттуда хлынули в стонах и воплях воспоминания, не его, а доставшиеся ему по наследству. Тонула в море утлая баржа, забитые в трюмах, пели священники, а с берега пушка хлестала картечью, расшибая гнилые борта. Босые монахи в разодранных рясах выстраивались у мокрого рва, и солдаты с красными звездами стреляли им в грудь из винтовок, те падали, молясь за своих палачей. Виденья нахлынули на отца Петра, и он, теряя опору, хватался за морозный воздух.

— Пройдемте в машину, — повторил человек.

И такая слабость и немощь, и любимое лицо беззащитной жены, и болезненное, с наивными глазами лицо любимого сына, и висящий на древе Христос, и страх, и бессилье, неуменье принести Христову жертву. Отец Петр сник в безволии, повинуясь властным, обступившим его людям.

— Нужно храм запереть, предупредить прихожан, — слабо пролепетал он.

— Храм заперт, — произнес отец Власий. — Прихожане отправились по домам. На дверях поместили надпись: «Храм закрыт на ремонт». Все слава Богу, отец Петр.

И вдруг послышалось среди гулов утренней улицы и снежного скрипа, как где-то рядом прокричал петух.

«Я и есть Петр… Я и есть отступник…» — подумалось отрешенно. Проследовал к черной, трепещущей дымками «Волге». Сел в глубину салона, стиснутый с обеих сторон плотными молодыми телами.

Над церковными главами разливалась заря, золотая, изумрудная, с голубыми отливами. Казалось, над Москвой, над морозными крышами, среди черных деревьев шествует по ветке разноцветный петух, встряхивает алым гребнем.

Сарафанов подъехал к запертому храму. Прочитал пришпиленную к дверям записку: «Храм закрыт на ремонт». Увидел, как старичок в утлом пальто, обнажив лысую сухую голову, крестится перед входом. Не стал допытываться, почему отменена служба. По Москве мчался незримый вихрь, сметая его, Сарафанова, замыслы, опрокидывая его построения. В этом вихре танцевало ликующее чудище, хохотало, кидало ему в глаза горсти колючего снега.

«Солдат удачи» Змеев, жилистый, тощий, похожий на скрученный корень горного дерева, выполнял задание Сарафанова — в пик народных выступлений он должен был обстрелять из гранатомета американское посольство, подавляя гранатами волю главного врага России. В кровавом 93–м, когда баррикадники заслоняли Дом Советов, шли в поход на «Останкино», рассылали гонцов в гарнизоны, из посольства США исходили директивы Ельцину. Там стояли подслушивающие системы, улавливающие переговоры восставших. Там же, по свидетельству экспертов, были установлены мощные излучатели, парализующие вождей восстания. Змеев воевал с Америкой в Афганистане, Боснии, Сербии. Ненавидел Америку, как своего личного врага. На его щеке синела крохотная точка — стальной кристаллик американской крылатой ракеты, упавшей на Белград в пасхальную ночь. Этот малый стальной осколок иногда начинал покалывать. И тогда Змеев испытывал прилив ненависти, чувствовал прикосновение врага.

Все приготовления к атаке были завершены. У посредников, связанных с криминалом, был куплен гранатомет «Муха». Был изготовлен круглобокий, обшитый материей футляр, в каких музыканты носят виолончель, и туда удобно уместилась «Муха» и «калашников». Напарником Змеев выбрал лихого паренька, с которым жил по соседству и которого отсек от компании молодых алкашей и наркоманов, преподавая ему уроки рукопашного боя и обучая стрельбе из ТТ. Василек — так звали напарника, — умел водить машину, был лихой и преданный. Не раздумывая, принял план Змеева. Оба несколько дней подряд исследовали район вокруг посольства, выбирали позицию для удара, изучали пути отхода.

Посольство напоминало пышный ванильный кекс с узорами из крема и марципанов. Змеев, проходя мимо чугунной изгороди, фиксировал расположение охраны, количество постов, вооруженных короткоствольными автоматами. Однажды на высоком портале, что размещался в торце посольства, разглядел американского морского пехотинца, испытав к нему острую неприязнь.

Он разглядывал окна, выбирая те, в которые будет направлен выстрел. Скорее всего, это будут центральные окна фасада на четвертом этаже. С Васильком они утонят машину где-нибудь в районе Сухаревки. Проедут по Садовой к посольству туда, где разделяются автомобильные потоки. Затормозят на разделительной линии перед туннелем. Произведут один или два выстрела. Нырнут в туннель. Бросят машину в районе Зубовской площади и переулками поодиночке просочатся, один — к Пироговке, другой — к набережной, уходя от возможной погони.

Окна на четвертом этаже посольства, с учетом баллистики, местонахождения гранатомета и дистанции, были предпочтительны. К ним было приковано внимание Змеева.

Но, странное дело, всякий раз, когда он приближался к посольству, ощущал на себе странное воздействие. Словно пышное, рыхлое, многоэтажное здание чувствовало его приближение. Откликалось таинственным давлением. Это была неявная, незримая сила, останавливающая его. Она мешала движениям, давила на лицо, на глаза, на грудь, тормозила шаги. Словно он погружался в вязкую среду, которую было трудно преодолевать. Проходя мимо посольства, он чувствовал направленное на себя угрюмое, настороженное око, которое размещалось на четвертом этаже, среди окон, выбранных для удара. Оттуда изливались невидимые энергии, исходили бесцветные лучи, считывались мысли Змеева.

Он ощущал этот дом в центре Москвы как каменного пришельца с другой половины Земли. Как ломоть враждебного континента. Как олицетворение зла, явившегося в Россию, чтобы ее покорить, придавить непомерной тяжестью. Этот дом был Америкой. Из этого дома изливались все яды и напасти, все огорчения и русские беды.

Наступило утро атаки. С Васильком они нарядились в удобные, не стесняющие движений куртки. Сверху нацепили поношенные пальто. В карманы запихнули вязаные маски с прорезями. Руки упрятали в перчатки, не оставляющие отпечатков. Василек подхватил подмышку толстобокий футляр, в котором был спрятан гранатомет и автомат. Змеев ткнул в карман тяжелый ТТ. Взяли такси и доехали до Самотеки. Вылезли у хохлятской корчмы, перед которой расхаживал служитель в красном запорожском жупане и пузырящихся шароварах, изображая Тараса Бульбу. У тротуара стояли припаркованные автомобили, принадлежавшие посетителям корчмы.