Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

Он взглянул на Дорнхельма.

— Опять двадцать пять, — жалобно сказал тот.

— Что опять?

— Ты сильно волнуешься. И сильно потеешь. Сотни раз я тебе говорил: не надо так сильно волноваться, дружище! Прокуроры и те, кто работает в комиссиях по расследованию убийств, не имеют права так волноваться. Ты и я — мы должны держаться друг друга, и мимо крупных свиней мы никогда не пройдем. Бери пример с меня. Я потею? Ни капли пота. Почему? Потому что я в курсе дела. Потому что давно уже не волнуюсь. Или следующая смерть будет твоей. Ты не имеешь права всегда так волноваться. Ты должен…

— Роберт! — прервал его Ритт.

— Что, дружище?

— Заткнись!

Дорнхельм ласково погладил его по щеке.

— Сдается мне, ты себя губишь, приятель.

— Оставь ты, будь все это проклято! — заорал Ритт.

— Не ори, друг! — ответил Дорнхельм.

— Ты… — Ритт замолчал. Он с трудом сдерживался. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он повернулся к врачу:

— Сотрудник уголовной полиции в коридоре сказал, что к фрау Энгельбрехт после обеда приходил ее брат, мистер Чарльз Вандер. Вандер — девичья фамилия фрау Энгельбрехт. Брат живет в Нью-Йорке. Приехал навестить сестру.

— Это так, — подтвердил доктор Брело.

— Откуда вам это известно?

— Он показывал мне разрешение, господин прокурор. Мы коротко переговорили. Он хотел знать, как долго будет еще находиться здесь его сестра. Собирался забрать ее в Штаты. Очень приятный человек. Думаю, вы его знаете.

— Почему вы так думаете?

— Наверное, чтобы получить разрешение на посещение, он заходил к вам.

— Нет, — ответил Ритт, — я его не знаю. Не был он у меня. И мистеру Чарльзу Вандеру, этому так называемому брату фрау Энгельбрехт, я никогда не подписывал разрешение на посещение.

— Вы… — доктор Брело испуганно уставился на Ритта.

— Никогда! — повторил тот.

— Но сотрудник сказал, что это был настоящий бланк с твоей подписью. Он знает твою подпись, парень, — сказал Дорнхельм.

— Значит, она была подделана.

— А бланк?

— Украден.

— Слишком много всего сразу, — сказал Дорнхельм.

— Вполне возможно, — возразил Ритт. — В этой проклятой Богом истории всего слишком много. Перебор. Как выглядел мужчина, который называл себя братом фрау Энгельбрехт?

Брело замялся.

— Как он выглядел?..

— Да, — заорал Ритт. — Как он выглядел, доктор? Вы же с ним беседовали! Старый он или молодой? Толстый или худой? С лысиной? С усами?

Брело обиделся.

— Не надо срывать на мне свой гнев, господин прокурор. Видит Бог, я ничего не знаю. Напротив, сразу после того, как…

— Да, да, да. Реакция была выдающаяся. Как выглядел мужчина?

— Ну, как он выглядел… Лет тридцати пяти — сорока… — медленно заговорил Брело. — Рост примерно метр семьдесят пять сантиметров, стройный. Коротко подстриженные черные волосы. Было заметно, что он чем-то встревожен. Говорил тихо, сдержанно. Ах, вот еще что! Пальцы…

— Что с его пальцами?

— Они были все в ожогах от химических реактивов… такого желтого цвета, который остается после попадания на кожу кислот и щелочей. Мистер Вандер заметил, что я обратил внимание на его руки, и сказал, что он по профессии химик.

В кабинете Герарда Виртрана Маркус разговаривал по телефону с прокурором Риттом. На кухне этажом выше Гиллес спросил физика Вольфа Лодера:

— Почему нацистский закон 1935 года до сих пор имеет силу в ФРГ?

— Сначала все эти бомбежки нанесли промышленности — даже военной — минимальный ущерб, — ответил Лодер. — Всего десять процентов станков и сооружений были разрушены, остальные можно было быстро отремонтировать. Энергетика, этот гигантский военный спекулянт, стал в ФРГ после войны еще сильнее. К 1947 году отрасль вновь достигла уровня 1942-го. А всякие сбои, перерывы в подаче электроэнергии объяснялись сложившейся ситуацией. Электроэнергия в больших количествах должна была поставляться во Францию и страны Бенилюкса. Уголь стоял на первом месте в списке возмещения материального ущерба. Поэтому позиции западногерманского Союза и были так тверды — на радость его сотрудникам. Уже в октябре 1945 года надзорные советы Рейн-Вестфальской электростанции встретились за чертой разрушенного Эссена в ресторане «Рурштайн», чтобы выбрать нового председателя. При этом у надзорного совета был влиятельнейший голос: Конрад Аденауэр, который настаивал на кандидатуре своего друга Вильгельма Верхана, сеньора из клана Верханов.

— Я думала, банкира Абса, — сказала Моник.

— Абс занял этот пост в 1957 году, — ответил Лодер. — Но в 1945 он уже был в партии. И еще — из нацистских времен — Эрнст Хенке. И третий человек, Хайнрих Шеллер. Хенке и Шеллер и настояли на том, чтобы структура закона 1935 года осталась в силе.

— Но как? Как? — воскликнул Гиллес.

— Видите ли, после войны была большая драка за передачу общей собственности — тогда это называлось национализацией. Эта опасность грозила и Союзу. Гюнтер Карвеина великолепно описывает это в своем «Электрическом городе», — Лодер схватил книгу, перелистал и нашел то, что искал. — Здесь: «Национализация, говорили люди из Союза, не только не нужна, но и противоречит существующему праву. Недопустима эксплуатация трудящегося человека капиталистами». Но так и будет, пока собственность из владения отдельных лиц не перейдет в собственность государства, то есть, во всеобщее владение. Вы обратили на это внимание? Хитро, правда?.. Плановое управление экономикой необходимо, чтобы, избегая ошибочных инвестиций и кризисов, для общей собственности достигался наилучший результат. Но для этого не нужна национализация, поскольку — внимание, сейчас будет нечто непостижимое! — «энергетическая отрасль гарантирует как Закон управления возможность в значительной мере достичь поставленных перед обществом целей».

— Действительно, непостижимо! — сказал Гиллес.

— Знаменательные показатели, правда? — спросил Лодер. — А дальше сказано так: «Существует мнение, что существует не только рейх», — это было сказано в 1945 году. И никто не возразил, и никто из высоких комиссаров альянса не отважился сказать: «Рейх все еще существует, хотя ему в настоящее время не хватает исполнительной власти, прежде всего, потому, что законы рейха и, в частности, закон об энергоэкономическом хозяйстве все еще имеет силу».

Лодер посмотрел вверх.

— В то время не было никакого федерального правительства, и они очень выразительно сказали, что все вопросы о законах и национализации хотели бы передать центральному западногерманскому правительству. Так Союз обрел покой. Но и позже, после 1948 года все эксперты и либеральные юристы были несказанно признательны за эту формулировку господам Хенке и Шеллеру.