Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Представляю… Согласно здешнему уставу заставят все заново перетерпеть. — Засипела, наморщила лоб. — Где логика? Не понимаю… Как будто клиника, где я работаю около двадцати лет, не способна своими силами разобраться.

— Разобравшись, дали направление сюда?

— Немедленно! Не откладывая!

— Кто же такое откладывает?

Головастая поправила тяжелый пучок, уперла локоть в подушку и, повернувшись к Ангелине Самсоновне, доверительно выложила все о себе. Что значит бывалая лекторша, педагог — благодаря присущей ей благожелательной интонации с первого раза любого разговорит. Ее собеседница не скрыла охвативших ее поначалу сомнений. Узнав о диагнозе, решительно отреагировала: слышать не хочу, ни за что! К чему лечиться, подвергать себя мучительной операции, когда от рака никакого спасения нет!

— Вам это точно известно?

— Так я считала. Не я же одна… Даже в нашей среде бытует подобное представление.

— У медиков?

— Чего удивляться! Отошли времена всеобъемлющих земских врачей. Усложнилась диагностика, обогатилась наука, сузились специальности. Возьмите меня… Велят ложиться в больницу, а я упираюсь, гублю себя по собственному невежеству. На мою удачу, друзья проявили настойчивость, заставили, и не раз, побывать в Институте усовершенствования врачей. Наслушалась лекций на специальную тему, насмотрелась всяческих иллюстраций, графических изображений — все же кое-что смыслю. Покопалась в статистике…

— Ну и как?

— А вот так! Раз пришла сюда, значит, не безнадежно!

За окнами все той же палаты раскинулась блеклая белесая ночь. До истинно белой, воспетой поэтами, Оксане еще надо дожить.

Дожить! Не случайное здесь слово. Так и следует понимать.

По твердо установленному режиму давно полагается спать. Обитательницы иных коек примолкли без просыпу до утра; есть такие, что часто постанывают во сне; есть мастерицы ворочаться. К Оксане сон не идет, она невесело уставилась в потолок, в голую висячую лампу с чуть видными бликами на выпуклости стекла. Электричество выключено — выключайте мысли и чувства.

Однако попробуй забыться.

Прошлую ночь Оксана видела сон. Будто ее — как была, в казенной фуражке, вся в черном, на петлицах молоточек и шпала — столкнули с платформы на путь. Надо бежать, звать на помощь — язык одеревенел, ноги окаменели. Надо спасаться! Из глубины тоннеля все отчетливей доносится гул. Приближается состав, завиднелись отблески света на рельсах. Головной вагон неумолимо, словно орудийное дуло, устремлен на нее. Спасаться, спасаться! Немедля отступить к «зебре», к контрольной рейке у въезда в тоннель. Но подошвы накрепко приросли к железнодорожному полотну. Помогите, добрые люди! Крик застрял в горле — помощи никакой.

Страшен сон. Не легче и явь.

За что столь грозное бедствие напало именно на Оксану? Могла ли она, как, впрочем, и любая из попавших сюда, заранее вообразить лично себя в подобной немыслимой ситуации? Весь народ преспокойно живет, работает, отдыхает. Причем ни для кого не секрет, что где-то там, для кого-то существуют онкологические — раковые! — больницы. Но именно для кого-то !

И вдруг обрушилось не на кого-нибудь — на тебя.

Упершись локтем в жесткий матрац, обтянутый застиранной простыней, Оксана не сводит взгляда с перечеркнутого оконными рамами клочка ровно белеющего ленинградского неба. Обычно вид этого бледного лоскута давал ей душевный покой, но сегодня его заволокло, похоже, ядовитым туманом. Откуда она взялась, эта дымовая завеса, густо напитанная тоской? Тянет из сада безразличием, холодом, подкрадывается страх.

К кому? К Оксане?

Нет, она этого не допустит.

Откинувшись навзничь, ощутив затылком подушку, Оксана отбрасывает недостойные мысли — Петр определил бы: «отрицательные эмоции». Мог бы подсказать, как с ними справиться.

Взять да смириться? Нет, нет и нет!

При внезапно нагрянувшем шквале, пугающем повороте судьбы, проворачивает в мыслях Оксана, как бы уловив подсказку Петра, главное — не поддаться страху, с поднятой головой оценить обстановку, найти точку зрения . Что за точка? Какие пути-дороги могут к ней подвести? Принесет ли она облегчение?

Пригорюнившись, уткнешься в подушку, она накаляется под щекой. Перевернешь ее, жаркую, ублажишь лицо холодком, а там, глядишь, щеке опять горячо. Дело представляется так: над всеми, кто сюда заброшен судьбой, нависло черное облако. Для многих оно, чего темнить, зловеще и беспросветно, сквозь него не брезжит надежда на долгое пребывание на земле.

Земля. Несказанно прекрасная. Хороша и своим зеленым убором, и зеркалом вод, и свежим снежком. Лечь в нее до срока несправедливо.

Невозможно угомониться, трудно сдержать слезы.

Стоп! Становись человеком! Вспомни, какие стихи о блокаде читались вчера здесь, у окна:

Стой же. Вообрази всамделишную черную тучу, вспарываемую фугасками, артиллерийским огнем. Представь блокадников — непрестанные обстрелы, голодная смерть… Теперь возьми наших защитников в Отечественную войну. Миллионы солдат, многие совсем еще мальчики, не успевшие толком пожить, узнать радости любви и отцовства. Им было с руки погибать? Однако не ныли. Случалось, с песней — не со слезами же! — поднимались в атаку, шли на врага. Знали, что далеко не всем суждено остаться в живых — речь, возможно, идет о ближайших часах, минутах, секундах… Господи, в этой войне, при возросшем уровне техники, ранения были куда как тяжелей и мучительней, чем во всех предыдущих. Каждого ли сраженного вражьим огнем успевали вовремя подобрать? Да и госпиталь еще не гарантия…

Жизнь фронтовика поставлена на кон. Воин — это фигура, в которую целятся, которую хотят выбить, выкинуть из игры. Не выбить — убить! И все-таки юные, восемнадцатилетние превозмогали смятение и страх. А ты, Оксана Тарасовна? Ты тем более обязана все одолеть.

На том и уснула, не стронув с места подушку.

Утро встретила в новом состоянии духа, словно бы отрешившись от гнета. Пошутила с сестрой, сунувшейся с холодным термометром, пахнущим спиртом. Поприветствовала полусонных соседок, внутренне готовясь довести до их сознания, передать наподобие эстафеты пойманную в ночи точку зрения.

Довести до сознания, помочь продержаться.

В Москве, в привычном своем коллективе, Оксана жила с открытой душой, чем только не делилась с товарищами. И тут не изменит обычаю, возьмется за поднятие общего духа, постарается разрядить атмосферу.

Атмосфера… Расхожее словцо Станислава.

Не считая себя вправе молчать, все же не стала ораторствовать на всю палату. Честь по чести застлала постель, умылась, пригладила вихорьки — зеркальце куплено не напрасно — и пошла между коек. Белейшие полукосынки-получепцы свисали, как флаги, с каждого изголовья. Нужды в них пока не имелось — не профессорский все же обход.