Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Господи, до чего докатилась! На жалость начала бить.

Повернувшись круто, насколько позволяли тапочки почтенных размеров, Оксана сделала шаг в направлении лестницы, к площадке с перилами — в нее упирался конец коридора. Лестница эта, как легко было догадаться, вела во внутренний двор, где кроме всяческих служб — о морге забудем — расположился виварий. Ангелина Самсоновна успела расшифровать это слово, оно от латинского vivus — живой. Опыты над животными ведутся ради спасения человека.

Неказистая подсобная лестница подсыхала после утренней влажной уборки. Вниз по чистым ступенькам здоровущая санитарка волокла увязанный в несвежую простыню неохватный узел белья. Две хохотуньи — да, да, хохотуньи: не могут молоденькие девчата в продолжение всего рабочего дня быть погруженными в гнетущую здешнюю атмосферу — с грохотом тащили большие алюминиевые бидоны. Их ноша распространяла запах еды, на какую у Зои, избалованной свежими окуньками, вовсе нет аппетита, да, как видно, ему больше не быть… Обгоняя бидоны, поднимались пузатые бутыли, в которых плескался зеленоватый раствор. Жидкость эту осторожно несла юная свеженькая сотрудница, судя по всему, лаборантка.

Служебная лестница, как вскоре убедилась Оксана, использовалась и для посторонних противозаконных целей. Разве могло у всех близких постоянно выкраиваться свободное время именно в часы, отведенные для посещения больных; не было возможности, а то и не хватало терпения дожидаться этих часов. Во всяком случае, сюда, на площадку впритык к коридору, непрестанно просачивался пришлый народ. Никаких положенных для посещения халатов (выдавали их в гардеробе у главного входа), шли как были: в пыльниках, куртках, плащах. У каждого заняты руки, каждый хоть что-нибудь прихватил.

Стоило понаблюдать за возникавшим тут персоналом. Акимовна, например, не терялась, взяла у еле переводящего дух старичка писульку («Миленькая, ты уж дочери в руки»), взяла узелок с припасами, буркнула как автомат: «Ждите ответа». И отправила хорошо отработанным жестом благодарственную рублевку в карман. А вот медсестра, знакомая по первому приходу в больницу (парадный вестибюль, светло-русые кудерьки, ямочки на щеках), «благодарности» отвергала. Приняв у встревоженной женщины в неказистом жакете записку и сверток, произнесла с подбадривающей улыбкой: «Как хорошо, что вы пораньше пришли, она сразу повеселеет» — и, оглянувшись, шепнула: «Знаете что? Я попытаюсь привести ее вам сюда на порожек. Возьмемся ее успокоить под завтрашний день? Назначено. Точно».

На площадке показалась сухопарая тонкогубая сестра — «инструмент». Заслышав металлический звук ее голоса, Оксана захотела поскорей вернуться к себе. Вернулась, но внутрь не зашла. Прикрытые двери не помешали ей разобрать: «Надоело! Затворите окошко! Развели сквозняки!». Ответно, в нарушение всех негласных запретов, кто-то взвизгнул: «Хватит вам, все равно всем вскорости помирать!»

Предпочтительней было побродить коридором: кадка с чахлым растением хотя бы молчит. Запахнув потуже серый халат, Оксана миновала несколько женщин, одетых, как и она, в казенное, унылое, серое. Все они льнули к окнам, за которыми пахло не хлоркой, а расцветшей весной, за которыми простирался оставленный временно — может быть, и навечно — широкий мир со всеми его соблазнами, радостями, пусть даже с неизбежными горестями — все-таки жизнь!

В другом конце коридора виднелась парадная лестница, каждой ступенькой зовущая в вестибюль — к гардеробу, к знакомой по первому здесь появлению скамье. Окажись рядышком Настя, она бы наверняка взялась подбивать: «Не теряйся, беги!». Подобной придумщицы на всей планете не сыщешь. Шальная! Так и рвется чего-то наворотить. И все же Оксана в эту минуту готова была полжизни отдать хотя бы за звук ее голоса с раскатистым «р-р-р». Одолжить у кого нибудь двушку? Встать в очередь на площадке, где подвешен телефон-автомат, ощутимей всяких окошек связывающий с миром, с миллионами жителей города, имеющих телефон? Миллионы! А знакомых ни единой души, некому позвонить, услышать с воли сочувственный голос. Некому совершенно! Настя предупредила, что будет до вечера занята каким-то общественным поручением.

Покинула площадку, поволоклась обратно по коридору, заметила никем не заслоненное окно — и к нему. Белоствольные деревца, выпустившие листочки, казалось, столпились здесь во дворе по своей доброте, специально покинули Березовую аллею, чтобы порадовать узниц, глядевших на них из печальной темницы. Протягивали ветви, звали: спускайтесь! Еще пуще манили к себе синий купол над ними, перистые полупрозрачные облака. Какого бы оттенка ни было небо, оно не может представляться казенным даже синоптику, хотя оно для него вроде бы рабочий объект. Небеса равно прекрасны для всех!

— Вы новенькая, если не ошибаюсь? — ворвался в уши голос, полный металла. За спиной выросла сухопарая медсестра. — Не толкитесь повсюду, а идите на отдых. Завтра с утра возьмемся за вас, будет вам работенка.

— Работенка?

— Вы сюда не в гости пришли.

О том, какая ее ждала «работенка», Оксана ни с кем в дальнейшем не собиралась делиться; мало ли по каким кабинетам ее проводили, в скольких она перебывала руках, не мешая этим понаторевшим рукам ревизовать ее органы. Настя Грачева проявляла любопытство ко всякой мелочи, но жалобы отстраняла: сама напросилась, терпи. Дать деру больше не предлагала — теперь уж доводи до конца! Не иначе как была накручена Станиславом. Тот при всей своей деликатности не удерживался, звонил. Когда Насте, когда и Полунину. Ох непрост уважаемый Яков Арнольдович! Надеясь разведать, что там проясняется по части диагноза, скоро ли ей объявят, что ее ждет, Оксана подловила завотделением вблизи его кабинета. А он в оправдание проволочки отделался поговоркой: «Не спеши выстрелить, спеши прицелиться».

«Прицеливаясь», приказал проводить на свежем воздухе все свободные от нагрузок часы. Гулять! Набираться сил! Неизбежность «выстрела» — вот что угадывалось за подобным распоряжением.

Для прогулки больные — те, кто маялся в ожидании операции, и те, у кого она уже позади; все, кому спускаться во двор позволяло общее состояние, — пользовались внутренней, она же служебная, лестницей. Были такие, что еле одолевали ступеньки, цепляясь за спасительные перила, были и побойчей.

В пользование больным отвели не более половины двора, его озелененную часть, именуемую для важности садом. Не слишком пышные деревца, под их жидковатой сенью крашенные лазурью скамейки; тропки, просекающие газон, ведут к бездействующему фонтану, обведенному широким бетонным кольцом. На круглый обод не возбранялось садиться, подстелив газету или, скажем, тонкий журнал. Больные присаживались, доставали припасенный от завтрака хлеб и крошили его, подманивая и без того раскормленных воробьев.