Леонид Милош - Братья по крови

А снизу уже слышались чьи-то истошные крики и глухие удары. Собровцы быстро оккупировали дом и клали лицом вниз местную охрану. Особо упрямых и непонятливых приходилось пинками укладывать на пол и разоружать. Те не привыкли к подобному обращению и попытались было качать права, но их быстро смяли. Ребята в СОБРе все молодые, горячие, да и власть на их стороне. Во время захвата им обычно все разрешается, только не надо палить без причины. А уж пнуть лежачего задержанного, чтоб знали, кто тут главный, — сам Бог велел. Потом начальство подъедет, оно пусть и извиняется, если кого по ошибке в общую кучу на пол. А кого в кутузку, такому можно и еще раз поддать, чтоб не вякал и знал, с кем дело имеет.　

Марголин быстро поднялся мимо своих ребят на второй этаж. Поверх белой рубашки с галстуком на нем был бронежилет, в руках пистолет. Боря стоял лицом к стене, ноги широко расставлены, руки уперлись в шкаф. Его уже обыскали. С ним обошлись мягче, бить не стали.　

— Здравствуйте, Борис Николаевич, — сказал Марголин, когда кто-то из его помощников велел Берзину повернуться.　

Боря с выражением удивления на лице уставился на начальника РУОПа.,　

— Что все это значит? — попытался с накатом проговорить Боря, но его голос дал трещину. Наката и возмущения не получилось.　

Марголин сел в кресло, достал какие-то бумаги, положил их на журнальный столик и очень спокойно произнес:　

— Вот постановление прокурора о вашем аресте.　

— Поруков подписал? — удивленно округлил глаза Боря.　

— Ну, вы о себе высокого мнения, Борис Николаевич, слишком круто берете. Зачем Георгия Владимировича беспокоить, у него четыре зама, один из них и дал санкцию на ваш арест.　

— Но это произвол!　

— Никакого произвола, Борис Николаевич, уголовное дело уже против вас возбуждено, целый букет статей. Завтра следователь вас с ними познакомит. А сейчас прошу на выход, камера в следственном изоляторе для вас уже подготовлена, так что сегодня отдохнете, отоспитесь, подумаете, а завтра с новыми силами к следователю на допрос.　

Боря наконец взял себя в руки. Усмехнулся. Он все равно прорвется, он такой.　

— Ну, ты шустрый мужик, Владимир Анатольевич, не ожидал.　

— А ты как думал, Борис Николаевич? — в тон ему ответил начальник РУОПа.　

— Если из органов тебя попрут, то приходи ко мне, я тебя к себе на работу возьму, мне такие парни, как ты, нужны. Заплачу хорошо, не обижу.　

— Спасибо за предложение, Борис Николаевич, но я, знаешь, хочу еще здесь поработать. Меня эта работа устраивает.　

— Ну, в жизни всякое бывает, всякие там выборы мэров, смена милицейского руководства…　

— Ничего, меня это не пугает. Мы еще поработаем. И с тобой тоже поработаем, только по разные стороны баррикад.　

— Напрасно ты так. Я с тобой по-хорошему, а ты…　

— Ладно, хватит демагогию разводить, пошли на выход, а то казенный ужин не получишь.　

То, что Боря представлял себе столько раз в воображении, сейчас повторилось точь-в-точь наяву. Маленькая грязная серая камера — метров восемь, не больше. Четверо нар в два ряда, в углу параша и старый, с намеком на белый цвет, умывальник. И три пары злобных тупых глаз, которые, как по команде, уставились на вошедшего. Кошмар, который неотступно мучил его последние два месяца, становился явью.　

— Тебя за что сюда, мужик? — спросил новенького голос снизу со стороны окна.　

— Не знаю, завтра скажут.　

— А чего тебя не в тюрягу, опасный, что ли?　

— Это ты у них спроси, я ведь тебе не прокурор.

Арестант усмехнулся:　

— А ты шустрый малый! Рожа культурная, а бакланишь, словно здешний.　

— Да нет, ребята, я здесь впервой. Так сказать, первая ходка.

— Ну, тогда проходи, располагайся, «первая ходка». Твое место там наверху будет.　

Местные урки приняли его вполне нормально. Впрочем, уркой был только один, тот, который первый завел разговор с Борей. Двое других — так себе, по воровским понятиям — мелочь, фармазонщики. Один директор СП, сбежавший от кредиторов, второй — профессиональный мошенник, кидальщик с авторынка. Лишь третий постоялец камеры считался более-менее авторитетным по воровским понятиям человеком. Первая судимость за грабеж, вторая за квартирную кражу, и вот третий раз — снова за кражу. Воровал, конечно, не один, но дружков своих не сдавал и крепко держал оборону, — ничего не помню и никого не знаю.　

Боря очень быстро понял, что все трое сокамерников обычные стукачи и подсадные утки. Марголин здорово постарался, таких разных людей завербовал. Но Боря для них оказался крепким орешком. Хандра быстро кончилась, и он взял себя в руки. Каждое утро делал зарядку, отжимался от пола. Сокамерники смотрели на него как на придурка.　

— Наш Боря совсем умом поехал, — сказал автомобильный кидала, глядя на потуги нового арестанта.　

Но Боря не обращал на них никакого внимания. Каждый из трех сокамерников уже в который раз пытался по-свойски «подъехать» к нему и разговорить. Узнать, что к чему и почему. Но Боря каждый раз откровенно нес всякую ахинею. Со стукачами Марголин явно просчитался.　

Шли дни — тяжелые, тошнотворные, утомительно длинные. Утром подъем, завтрак, затем получасовая прогулка, обед, допрос, ужин и отбой. Вид камеры утомлял и сильно расшатывал нервную систему. В лучшем случае можно было урвать старый номер газеты за позавчерашний день, словно здесь, в следственном изоляторе, жили с двухдневным опозданием. Но Боря жадно читал эту газету впервые в жизни от корки до корки и даже по два раза. По-другому убить время было просто невозможно.　

Он почти каждый день встречался со своим адвокатом. Старый еврей заверял его, что вот-вот все решится и его выпустят на свободу под подписку и под залог. В прессе уже вовсю ругали бездарную милицию и горой защищали видного и прогрессивного бизнесмена, президента самой мощной строительной корпорации всего региона. Но пока ничего не помогало.　

Поруков действительно оказался в злополучный день ареста Бориса Николаевича в больнице. С ним приключилась какая-то странная история. Прямо на даче его поколотили хулиганы. Подробностей адвокат не знал. И Порукову было сейчас не до Бори. Быстров тоже помочь ничем не мог. Оперативную разработку вело РУОП, в Москве дело на контроле стоит, да и фактов предостаточно. Хотя, с другой стороны, Быстрова понять было можно. Время не то что раньше, при коммунистах. Одного звонка по партийной «вертушке» было достаточно, чтобы человека посадить или, наоборот, отпустить с миром. Все решалось быстро, а главное — тихо, среди своих. Партийный секретарь сказал так — значит, будет так, сказал иначе — значит, будет иначе. И будь ты хоть трижды прокурор или глава РУОПа, все равно ничего не изменишь, закон не для всех одинаков, для одних по книжке — УК РСФСР, а для других — по телефону. Впрочем, тогда никаких РУОПов не было, не было и демократии, и этих шустрых газетных щелкоперов. Хотя, конечно, все они были, но как-то уж слишком тихо и послушно себя вели. Если бы не Михаил Сергеевич со своей перестройкой… А его ругают! Ведь мужик такого наворочал, весь пролетарско-большевистский составчик под откос пустил. Пустил так грамотно и нежно, что многие пассажиры первого класса даже ничего не заметили. Полетели всей кучей в пропасть. Правда, кое-кто успел вовремя выскочить и запрыгнуть в другой состав…