Леонид Милош - Братья по крови

— Боря! Что с тобой! — послышался издали крик испуганной женщины.　

Галя подбежала к нему.　

— Боренька, милый, что случилось?　

— Сердце… — тихо выдавил он. — Срочно… вызови врача… наверное… инфаркт.　

Женщина, глядя на мужа, запричитала, потом бросилась обратно на пляж. Где же эта чертова рация местной связи? Галя в панике бросилась обратно, в бунгало. Там есть телефон.　

— Боренька! Я сейчас, я мигом!　

Она лихорадочно набрала номер и, когда мелодичный женский голос что-то пропел в трубку, громко закричала:　

— Скорее! Врача! Мужу плохо! Сердце!　

Боря лежал и с тоской смотрел в небо. Боль немного отпустила, но все равно ему было ужасно плохо, он боялся даже пошевелиться. В голову лезли самые дурные мысли. Вот так неожиданно и обрывается жизнь, останавливается сердце… В сорок три года это запросто происходит. Наверняка, инфаркт. А инфаркт, это уже первый звонок с того света — пора, собирайся, раб Божий, в далекую дорогу. И все из-за этих проклятых известий из России, из-за этих чертовых выборов. Обидно вот так, лежа на этой тропинке, умереть. Обидно и глупо. Какая-то нелепая смерть. Боря попытался пошевелиться, и сердце снова проткнуло раскаленное шило. В глазах все потухло, боль разрывала грудь. Он беспомощно опустил руку, замер. Ох, как ему плохо и как больно! Где же этот проклятый доктор?! Чего они так долго! Не хочется умирать, совсем не хочется. И наплевать на все эти выборы. У него здесь, в Америке, миллионов пятнадцать наберется. Конечно, с ними особенно не разбежишься, но жить можно. Жить, лишь бы жить! Только бы не умереть! Боже, как болит сердце! И как страшно.　

К острову на полном ходу уже летел быстроходный длиннющий катер, стремительно разрезая волны и оставляя после себя облако белоснежных брызг. Врач с чемоданчиком в руке стоял рядом с рулевым и всматривался в песчаную полоску берега. Чуть подальше за его спиной сидела медсестра — миловидная молодая женщина. Лицо врача было озабочено. Будет очень плохо, если их клиент умрет прямо на острове. Очень плохая реклама. Лучше уж пусть умрет в больнице, на материке.　

Катер сбросил скорость, с разбегу ткнулся носом в песок, корпус так тряхнуло, что доктор с трудом удержался на ногах. Ну, а теперь, как можно скорее вперед, надо спасти клиента во что бы то ни стало, или на худой конец, дотянуть его живого до материка. Там заканчиваются гарантии фирмы и предлагаемый ею земной рай. И там, в серой повседневности — кому как повезет. Как говорят французы, се ля ви…　

Марголин сидел в своем кабинете и задумчиво смотрел в окно. Он до сих пор не верил, что сегодня увидит Машу. Маша!.. Как приятно звучит это слово. Он снова медленно, будто смакуя что-то приятное, произнес про себя ее имя. Неужели все это было именно с ним? А ведь было. Снова перед глазами встала картина детства — словно черно-белое кино, совсем другая эпоха, другие люди, другая страна. Вот их двор, знакомые лица ребят — Саша Малахов, Аркаша, Витя, Серега…　

Вспомнил и тот день, когда он впервые увидел Машу — маленькую девчонку с косичками, на которую он даже внимания не обратил…　

Потом он увидел Машу два года спустя, после лета. Конечно, он видел ее до этого почти каждый день, но не замечал. А в тот день он влюбился в нее, в эту ужасно красивую, повзрослевшую за лето девочку. Ей было тогда четырнадцать лет, а ему семнадцать. Сам себе он казался ужасно взрослым, познавшим в этой жизни все. Целый год они дружили, каждый день встречались, везде и всюду были вместе, а вечерами в подъезде целовались. Вовка боялся переходить эту неведомую черту в их отношениях, потому что Маша была совсем не такой, как другие девчонки, она была особенной.　

А рядом все это время был Серега. Его лучший друг. И в его глазах Вовка частенько замечал грусть. Конечно же, он любил Машу. И как его друг не мог ей в этом признаться. И она тоже что-то испытывала к нему. А Вовка ничего этого не видел и не замечал…　

Тогда пятнадцать лет назад ему казалось, что самое главное и все самое лучшее в его жизни еще впереди. Подумаешь, Маша вышла замуж за другого! У него столько этих Маш еще будет! И семья будет, и куча детей, и деньги, и карьера. Но ничего хорошего в его жизни так и не было. Правда, карьера удалась, здесь ничего не скажешь. Но кому нужна эта карьера, когда нет рядом любимой женщины, нет семьи? Все-таки неправильно говорят, что только женщина стремится к созданию семьи, мужчина в семье нуждается куда больше. Мужику гораздо сложнее одному, чем бабе. Бабы они выносливее, и психика у них крепче, а мужики, что ни говори, слабые существа. Трудно им одним…　

С Надей у Вовки ничего не получилось. И не могло получиться. Он очень хотел в кого-то влюбиться, жениться и, назло всем, жить счастливо и довольно. Но не получилось. Уже через несколько месяцев понял, что никакой любви-то и нет. Воспоминания о Маше по-прежнему мучили его. Освободиться от этих воспоминаний он не мог. И изменить в своей одинокой жизни тоже ничего не мог. Словно попал в лабиринт без выхода.　

А ведь действительно все эти пятнадцать лет он не жил, а существовал, числился в живых. Жила только одна половина. Эта половина вставала рано утром, жевала, одевалась, потом целый день работала, ловила бандитов, потом снова жевала и ложилась спать. Иногда эта половина спаривалась с женщинами, но настоящей духовной близости так и не знала. Вовка только сейчас понял, что без любимой женщины жизнь мужчины неполноценна.　

Рейс из Парижа был в семнадцать часов пятнадцать минут. Вовка приехал в аэропорт один. Купил цветы — огромный пышный букет из пятнадцати роз, оформленный гвоздиками, хризантемами и пушистыми веточками декоративной зелени. Букет смотрелся дорого и красиво и был тщательно укутан в целлофан.　

Вовка поднял воротник темного плаща и, спрятав букет за спиной, внимательно смотрел на проходящих мимо пассажиров. Самолет из Парижа только что приземлился, опоздав всего на десять минут. Людей в зале международного аэропорта было немного. И тут сердце у Вовки замерло. Он увидел ее. Она ничуть не изменилась, такая же милая и красивая маленькая девочка. Милая Маша. Его Маша.　

— Маша!　

Женщина удивленно остановилась, посмотрела на подошедшего к ней улыбающегося мужчину в темном плаще с поднятым воротом. Но только в первую секунду она не узнала его. Потом душу ее обожгли старые воспоминания, накатила приятная волна, на глазах выступили слезы радости, и она, не говоря ни слова, порывисто обняла его за шею, крепко прижалась к нему своей щекой.　

— Вовочка, милый, здравствуй.　

— Здравствуй, Машенька… любимая моя.　

Он был настолько ошарашен свалившимся сейчас на него чувством, что даже не подозревал, что такое с ним может быть. Он ее любит еще сильнее. Любит до мучительной боли в душе, и не может без нее, никак не может. Он был настолько счастлив, что готов был подхватить ее на руки и закружить. И если бы не толкавшиеся рядом встречающие, он бы, наверное, так и сделал. Машины глаза, влажные и счастливые, тоже радостно смотрели на Вовку.