Лана Барсукова - Счастливые неудачники [litres]

Учитель разбирал самый незначительный этюд Изольды с такой тщательностью, словно это была главная роль в премьере года. Помахав пару секунд крыльями воображаемой бабочки, Изольда обреченно пережидала вдохновенный монолог мастера. Она уставала от его долгих речей.

– Дорогая, вдумайтесь, что есть жизнь бабочки. Это феерия радости, свободы, упругость воздуха под надутыми парусами крыльев. Но вместе с тем это и страдание от осознания скоротечности жизни, бессилие перед неумолимостью времени, трагизм скорого ухода в мир, где нет звуков, запахов, солнечных бликов – нет ничего. Покажите мне дуальность такого мироощущения, неразрывность радости и трагедии, счастья и ужаса близкого конца.

Изольда снова делала круг по комнате, махая руками и привстав на носочки.

– Во-о-от! Уже лучше! Вы схватываете все на лету!

– Так я же бабочка, – отвечала соскучившаяся по диалогу Изольда.

Когда весь курс, изображая лягушку, прыгал по комнате, угрожая обрушением здания, только Изольде доставалось объяснение сверхзадачи этого образа.

– Дорогая, вдумайтесь, что есть жизнь лягушки. Это вечное стремление подняться ввысь, в синеву и чистоту небес, а вместо того – неотвратимое падение вниз, в грязь, в лужу. Это же символ! Лягушка – как образ разорванности мечты и реальности. Покажите мне это! Я хочу видеть и синеву неба, и грязь лужи. Я хочу рыдать от сострадания к лягушке, от своего бессилия изменить этот несовершенный мир. Сделайте мне такой подарок, вы можете!

Изольда, проклиная фантазию Учителя, грузно прыгнула и подвернула ногу.

– Есть! – закричал он. – Я почувствовал этот трагизм!

– Я тоже! – заплакала Изольда. Нога болела так, что слезы брызнули из глаз, как капли из-под приземлившейся в лужу лягушки.

– Как вы тонко все чувствуете!

Со сломанной ногой Изольда попала в больницу, где ее стал навещать Игорь Львович. В новом антураже они уже не были преподавателем и студенткой, между которыми нормы приличия прогрызли траншею даже в таком тяжелом грунте, как театральная среда, а были лишь здоровым, хоть и немолодым, мужчиной и больной девушкой, которая лежит на кровати в тоненьком халатике с призывно приподнятой ногой. Антураж диктовал настроение, и Игорь Львович, тонко чувствуя эстетику момента, не мог не подчиниться законам жанра. Как человек искусства с безупречным вкусом, он почувствовал, что другой такой мизансцены, скорее всего, не будет. Нога, приподнятая на скатанном из одеяла валике, вряд ли сломается еще раз. И эта бледность лица, оттененная больничной подушкой, и девичья беспомощность, подчеркнутая притуленным к стене костылем, будили в нем чувство собственного здоровья, полноты жизни, будоражили остатки молодости. Как мастер, как творец, он просто не мог не откликнуться на призывное обаяние хромоногой молодости. Декорации влекли, и Игорь Львович подчинился тирании момента, растворился в предлагаемых обстоятельствах. Как чуткий художник, он не мог позволить себе испортить мизансцену.

В результате испортил казенное имущество. Кровать, не рассчитанная на двоих, тоскливо скрипнула, а потом рухнула. Новый ракурс навевал мысли об африканской страсти, что добавило дров в печку его режиссерской и мужской фантазии. На полу получалось еще размашистее и чувственнее, правда, и Игорь Львович об этом ни на секунду не забывал, из зрительного зала такие сцены плохо просматриваются. Поэтому, когда все закончилось, он не остался умиротворенно лежать, как все простые существа после соития, а поспешно поднялся, чтобы налить воды из графина. Забота о зрителях, которым лучше виден актер в полный рост, давно стала его второй натурой. Игорь Львович любил зрителей. А с этого момента решил, что он любит Изольду. Разумеется, временно, но страстно. Как и положено женатому художнику.

Да, Игорь Львович был женат, причем счастливо. Его жена Алевтина, актриса со следами былой красоты, давно и спокойно наблюдала за душевными приливами мужа в связи с многочисленными любовными увлечениями. Но за приливами идут отливы, это она знала еще со школы. Жизнь неизменно подтверждала азбучную истину. Игорь Львович каждый раз разочаровывался в юной пассии, как только та хищно обнажала зубки, чтобы выгрызть его из семьи. Алевтина прикрывала бегство мужа от зубастой хищницы, выходя из засады в критический для него момент. Она встречалась с юной девой и просила «оставить супруга в покое». После чего Игорь Львович с формулировкой «она все знает, нам надо на время расстаться» уходил в фазу отлива океана любви, оставив на мокром песке хищницу с обломанными зубами.

Правда, как честный человек, он в качестве отступного всегда пристраивал бывших пассий в какой-нибудь фильм на роль второго плана. Режиссеры это знали и иногда сами звонили ему: «Игорек, так мне держать для тебя роль? Как договаривались, подруга главной героини. Восемь реплик. Ты быстрее решай, у меня, сам понимаешь, график». И Игорь Львович не подводил, синхронизируя свою любовную историю с рабочим графиком режиссера таким образом, чтобы расставание с очередной пассией аккуратно перетекало в восемь реплик на камеру. Пассии, кстати, в своем большинстве были вполне удовлетворены подобным отступным. Так что дело разрешалось к обоюдному удовольствию.

Но что-то подсказывало Алевтине, что с Изольдой подобный многократно обкатанный сценарий может не пройти. Эта девушка внушала опасения. С виду – ничего особенного. Но было в ней нечто такое, что трудно описать словами. «Маленькая, черная, сморщенная, не в каждой женщине есть». Изюминка. Алевтина понимала, что Изольда – не булка, чтобы из нее изюминку выковырять и съесть. Такую не съешь.

Но дело было даже не в изюме. Изольда резко отличалась от всех прежних пассий тем, что не строила далеко идущих планов на Учителя. Конечно, она была влюблена в Игоря Львовича, но не более, чем остальные девочки их курса. Влюбленность в вожака вообще является обязательным элементом любого творческого процесса – от совершения революции до постановки спектакля. Изольда гордилась, что Учитель не стал исключением из ее формулы обольщения, ей казалось лестно властвовать над ним. Это был самый громкий титул в истории ее побед. Она влюбила в себя и влюбилась в порядке ответного чувства.

Но влюбиться и выйти замуж – не одно и то же, Изольда это понимала. В роли мужа она Игоря Львовича не видела. Ей не хотелось выслушивать на кухне нескончаемые монологи про трагизм сгоревшей каши или рывок к свободе сбежавшего молока. Обзаведясь любовником, Изольда как будто сдала негласный зачет на звание творческой личности, отделилась от мира простецов с их примитивной моралью. Результат в виде любовной связи с самым видным мужчиной на студенческом горизонте ее вполне удовлетворил, и о замужестве она не думала. Что резко выделяло Изольду из числа прежних пассий, мечтающих о ЗАГСе.