Франц Холер - Стук [litres]

– Так не пойдет. Это убьет тебя.

Да, тем неожиданней будет, когда она после этого становится союзницей принцессы.

Но зачем такое притворство?

– Можешь ли ты просто-напросто именно так сыграть? – спросила Мириам.

Ее стало несколько раздражать упрямство Ливии, и она догадывалась, откуда оно. Ливия сама хотела бы сыграть принцессу, и теперь она старается испортить ей настроение.

– Да могу я, – сказала Ливия вызывающе, – но я тоже хотела бы видеть в этом хоть какой-то смысл.

– Если это не получится, – сказала Мириам, – мы дадим тебе роль сестры милосердия, это комический выход, гротесковый. Это у тебя получится в любом случае. И еще вот что. Мы построим сцену так, чтобы принцесса была обращена лицом к гувернантке, а вовсе не к публике.

Это уже не понравилось Анне. Если она в этой сцене играет сумасшедшую, зритель должен видеть ее мимику.

– Нет, достаточно жестов и голоса, и тогда тем выразительнее будет момент, когда она в первый раз обратится к публике.

– И когда это должно произойти? – спросила Анна.

– Это мы сейчас решим, когда мы еще раз проиграем эту сцену, – объяснила Мириам.

Ливия еще раз взяла слово и заявила, что о комическом номере Мириам может забыть, она не будет его исполнять.

– Но это все-таки комедия, – возразила Мириам.

Все равно она никак не может понять, почему это комедия, сказала Ливия, и теперь она будет играть свою сцену так, как было предложено, – с ледяной холодностью».

– Вы знаете, что это за народная песня? – воскликнул Жан-Пьер, размахивая листом бумаги.

Естественно, этого никто не знал.

– Она называется «Верная любовь» и поется на мотив «Знаешь, сколько звезд на небе». Эти две строчки вовсе не начало, а конец песни. – И Жан-Пьер напел их.

– И это валялось в секретариате? – спросила Мириам.

– Это валялось в Интернете, я пошарил и сразу нашел.

– Спасибо, – сказала Мириам, и ей придется еще подумать над тем, есть ли какой-то смысл в этой любовной песне, а пока пусть Анна просто ее споет.

Анна улеглась теперь по-другому и сыграла начало сцены еще раз, более драматически, чем в первый раз, повторила колокольные звоны и жужжание пчел и вдруг, вместо того чтобы запеть песню, разразилась рыданиями и закрыла лицо обеими руками.

Ливия язвительно произнесла:

– Бедный ребенок, как ты бледна под блеском своих сияющих камней.

– Подожди, – сказала Мириам, – дай ей сначала спеть песню. Еще, Анна, мне кажется это слишком, и ты слишком рано поднялась. Но колокола и пчелы получились очень хорошо, да и вообще все начало.

Но Анна продолжала сидеть на двух скамьях, изображающих каталку, и не переставала плакать.

Ливия села рядом с ней и положила ей руку на плечо, Мириам подошла к ней, погладила ее по голове и сказала: «Анна, что это вдруг с тобой?»

Анна покачала головой:

– Эта песня… – заикаясь, произнесла она, – песня, эта мелодия… она меня довела… мне очень жаль.

Все стояли вокруг нее, Мириам протянула ей бумажную салфетку.

Анна вытерла глаза и всхлипнула:

– «Знаешь, сколько звезд на небе» – это была единственная песня, которую, мне пела моя мать, и я была так счастлива тогда. Я не думала, что это так глубоко запало в меня.

– Ты можешь ее петь, как ты хочешь, Анна, как тогда, или ты можешь ее просто проговорить, – сказала Мириам, – может быть, мы сделаем сейчас перерыв?

– С удовольствием, – улыбнулась Анна.

Репетиция вскоре закончилась удачно, Томас пришел за Анной, она повисла на нем, и они отправились в сторону Нидердорфа, где собирались вместе пообедать.

– Как тебе понравилась роль принцессы? – спросил Томас.

Мириам рассказала ему о своем фиаско и выразила сомнение в том, стоит ли ей действительно становиться актрисой. Играть сумасшедшую, действительно играть, эта мысль пугала ее, она могла играть эту роль только потому, что вполне представляла себе, что это такое быть сумасшедшей.

– И тогда тебе придется сделать шаг назад, – сказал Томас.

– Действительно придется, но когда я играю, я кажусь себе сама каким-то домом, в котором распахнуты все двери и окна.

– Можно, я их опять захлопну?

– Ты это почти сделал. Но одно ты должен оставить открытым.

– Для чего?

– Для тебя.

Томас застыл посреди пешеходной дорожки и поцеловал Анну.

Через пару дней Мануэль около шести часов вечера сидел один в приемной своего коллеги, специалиста по тиннитусу Антона Манхарта, и дивился нелепости этого помещения. Он не имел ничего против литографий Фрица Хуга, художника-анималиста, но три подряд показались ему излишеством. Аисты, олени и неясыти, как бы прекрасно они ни были изображены, казались здесь абсолютно неуместными. Вероятно, висели они здесь с самого открытия этой практики уже лет двадцать пять или тридцать. Кресла, обтянутые каким-то зеленым кожзаменителем, выглядели слишком жирными, и белый фон стен позади кресел на уровне головы был слегка затемнен. Мануэля удивило, что журнал «Небельшпальтер» еще существовал, он лежал здесь в приемной рядом с ежедневной городской газетой Цюриха и «Децибелом», газетой страдающих расстройствами слуха, – он полагал, что этот журнал, который считался сатирическим, давно уже загнулся. С тех пор как Мануэль перенес свою практику на Цюрихскую гору, у него на полках лежали такие издания, как «Красиво жить», «Аниман» или «Свисбоат».

Если бы он не был знаком с Антоном Манхартом, мог бы он довериться такому врачу? Мануэль решил завтра же утром оглядеться вокруг глазами пациента своей собственной приемной. Возможно, многие недооценивают важность первого впечатления.

И то, что каждый выходящий из кабинета врача проходит мимо открытой комнаты ожидания и видит того, кто там сидит, Мануэль нашел неудобным, ибо как раз открылась дверь и он услышал голос своего коллеги: «До свидания, господин Симонетт». И действительно, при выходе этот банковский служащий, держащий в руках брошюру «Помощь при тиннитусе», бросил на Мануэля взгляд, поздоровался с ним с неприкрытым удивлением и тут же спросил:

– У вас тоже железная дорога в ушах?

– Не совсем, – сказал Мануэль с улыбкой и сразу же пожалел, что именно так ответил.

Яснее, подумал он, нельзя было признаться в том, что он присутствует здесь тоже в качестве пациента.

– Здравствуй, Мануэль.

– Привет, Тони.

Коллега Манхарт приветствовал его на удивление вялым рукопожатием и попросил пройти в свою ординаторскую.

– Ты его, безусловно, не разочаровал, – сказал Мануэль, кивнув головой в сторону двери, – он снова способен на шутки.

– Мы будем наблюдать за течением болезни, – сообщил Манхарт, – я со временем сообщу тебе об этом. И что же случилось с тобой?

Мантон Манхарт был немного старше Мануэля: уже приближался к пенсионному возрасту, – у него были седые вьющиеся волосы и на лбу глубокая морщина.