Геннадий Руденко - Чабанка

Вечером на ужине, мы наблюдали этого мужика еще раз. Он оказался за нашим столом, сидящим с краю, напротив чайника. Я был уверен, что в строю он с нами не шел, как он мог оказаться за нашим столом, я не знаю. Поели.

— Рота! Закончить прием пищи, — мы уже привычно передали посуду на край стола. Парень, который сидел напротив Аслана отнес на посудомойку почти всю посуду, остались только чайник и несколько кружек — так, на одну ходку. Но парень из гордости все относить не стал, так как по правилам оба сидящих с краю относят посуду. Парень сел и начал в упор смотреть на Аслана, тот не обращал на него ровно ни малейшего внимания.

— Почему посуду не отнесли? — пробегая мимо, бросил сержант.

— Я свою часть уже отнес, остальное за тобой, земеля, — хриплым от волнения голосом, очевидно ожидая скандала, произнес паренек. Но скандала не было. Аслан, не поднимаясь и не произнеся ни одного слова, взял тяжеленный чайник кистью за горловину и с силой опустил его на неподвижную голову загипнотизированного пацана. Тот упал и не встал. Сержант немедленно заорал:

— Рота, выходи строиться на улицу.

Нас повели в роту, Аслана в строю снова не было. Аслана никогда в строю не было. Он был лидером чеченцев. Говорили, что он отсидел пять лет, менты его ломали, ломали, но сломали только ступни ног, ломали ломами, всмятку, его стопы были сильно обезображены. Вначале Аслан не ходил в строю, потому что официально ждал сапоги спецпошива, а потом просто не ходил. Почему он оказался в армии, для меня и сейчас загадка. Его присутствие в части всегда выглядело наглым вызовом святым армейским устоям.

Воскресный день прошел. Наша часть казармы подопустела — те, кто принял сегодня присягу, разошлись по ротам. Здесь, в карантине мы были равные среди равных, а вот что теперь моих приятелей ждало в ротах в первую ночь?

Не знаю, а нас ждала команда «Спокойной ночи!».

Вторая неделя пронеслась быстро. Каждая минута тянулась очень медленно, а все вместе дни пролетели быстро. Наверное это потому, что в однообразии текущих дел память ничего не фиксировала.

Для нас, для студентов выучить присягу было делом плёвым, легко она давалась и компании корейцев из казахского Тылды-Кургана, чего нельзя было сказать о чеченцах, некоторые из которых не говорили на русском языке вообще. Мы даже не смеялись над ними. Сержант орал в ухо одному долговязому пареньку со стеснительным лицом первую строчку присяги, тот никак не мог повторить, а потом и вовсе заплакал. Нам было не до смеха. Чеченцы сидели и скрипели зубами, они могли убить сержанта, но не было приказа, не было с ними Аслана.

Основное время забирала стройподготовка.

— Левой, левой, раз, два, три!

Хэбэшка затвердела и натирала тело всеми своими изгибами. Когда мы на плацу — она была черной от пота, когда падали в тень, то на сквозняке она быстро высыхала и покрывалась белыми соляными разводами. Ноги сплошь в волдырях. Лицо сгорело, особенно досталось лбу и ушам, они впервые оказались голыми под палящим солнцем. Лоб был в пятнах, ожоги пришлись на ожоги, с ушей свисали лохмотья сползающей кожи. Вес был сильно потерян. Теперь я понимаю, что тогда произошло серьезное обессоливание организма — с потом наша соль вышла, а замещена не была — не тем мы питались. Ночью ноги сводили судороги. Уже и для меня многие упражнения стали проблематичными. Заливаясь потом, тяну ногу из последних сил и, в ожидании «лютого» удара по ноге, думаю, что я буду следующим, кто грохнется в обморок. Я ненавижу жару!

Утром в день нашей присяги, когда мы бежали вокруг части, я уже был уверен, что не добегу. Топливо закончилось. Я не мог осилить несчастный километр. Перед глазами цветные мушки на темном фоне и их все больше и больше… раз-два-три… ни одной мысли в голове, … раз-два… и только качели…

— Мальчики, держите!

Нам в строй бросили несколько пластиковых бутылок со сладкой водой. Мы пробегали мимо КТП и там, напротив ворот, на небольшой стоянке для автомобилей собрались родители, приехавшие на присягу к своим чадам. Вот они то нас, меня по крайней мере, и спасли. На бегу кто-то передал мне недопитую бутылку «Байкала», два-три глотка, я передал дальше, но теперь я готов был бежать еще круг. Просветлело в глазах, сердце забилось ровнее, во рту было сладко — рта не раскрыть, но я почувствовал магический прилив сил. Неожиданно для себя я рассмеялся. На меня покосились мои приятели. А я в этот миг понял, что уже ради этого глотка надо было идти в армию. У меня в голове произошла моментальная переоценка ценностей, шкала изменилась, ясному пониманию стала доступной простейшая мысль, что глоток воды может быть значительно более ценной вещью, чем очень многое, что казалось особо дорогим до этого, в той другой жизни. И счастье достижимей. И стало от этого намного легче!

Не сочтите за рекламу, но вот так с одним глотком «Байкала» я повзрослел. Может теперь хватит служить? Отпусти меня, Армия.

Мы редко, но виделись с теми, кто принимал присягу неделю назад. Из их рассказов стало понятным, что таки четвертая рота самая козырная. Распределением в четвертую ведает сам комбат Бочкарев. Он меломан, большой любитель музыки, в такой маленькой части собрал целый духовой оркестр. Рассказывали, что руководителя оркестра — Петю Карагенова комбат ночью выкрал из другой части, перевез в нашу, а потом расплачивался за него. Теперь комбат мечтал о вокально-инструментальном ансамбле. Перед самой нашей присягой к нам в карантин попал одессит Леня Райнов. Он рассказывал, что сидел на одесском городском сборном пункте и готовился отбыть в орденоносный забайкальский военный округ. Надо здесь заметить, что армия советская делала всё возможное, чтобы срочники служили как можно дальше от родного дома. Киевлянин не мог служить в Киеве, одессит в Одессе. Если такое случалась, то должна была быть более чем веская на то причина. Самая любимая строка командиров всех рангов из устава строевой службы — «солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». В этой строке весь смысл срочной службы: командиры делали все возможное, чтобы создать мыслимые и немыслимые тяготы и лишения, помогая тем самым солдатам каждую минуту иметь то, что надо было стойко переносить, а проще это делать армии было подальше от дома.

Вот сидел маленький кругленький очкастенький Ленчик на плацу и горевал, не радовала его перспектива посмотреть на «славное море, священный Байкал», но сидел и горевал он не сам, а вместе со скрипочкой. Вас призывают в армию, что вы берете с собой — ложку, кружку, табаку осьмушку и билет комсомольский в придачу? Убого! Мальчик из правильной одесской семьи берет с собой в армию скрипку. Эту скрипку и запеленговал, бродящий по сборному пункту в поисках музталантов, Петя Карагенов.