Геннадий Руденко - Чабанка

— Скрипач?

— Ага, — блеснула надежда.

— На чем еще играешь?

— Кроме струнных на клавишных могу.

— Подходишь. Фамилия? Дома служить будешь, Райнов. Жди, мой комбат за тобой приедет.

Петя не обманул, к вечеру Бочкарев откупил музыканта себе.

Петя заходил и к нам в карантин, маленький кривоногий и лупоглазый, он искал музыкантов. Совершено неожиданно для меня, мой кореш громила Войновский вытянул из тумбочки подозрительный футляр, в нем оказалась флейта — путевка в четвертую роту.

У меня шансов не было. Еще в четвертую могли попасть какие-нибудь спецы, те же водители грузовиков, но со стажем. Для этого нужны были корочки [37] Корочки — здесь документы. , их у меня, как и музыкального слуха, не было.

— Ей, кому нужны физики-ядерщики?..

Оставалось еще два года до того, как моя специальность, благодаря Чернобылю, станет самой популярной и меня каждый вечер с работы будет ждать вся часть, чтобы вручить последние газеты, дать время почитать, а потом выспрашивать, что же там, реально, «кароче», написано между строк.

А ещё оставался прапорщик Корнюш.

Вовка Береза, загадочным образом попавший в четвертую роту, рассказывал, что самый главный в решении судеб именно Корнюш, в конечном итоге именно он набирал остальных ребят после комбата, которому принадлежало «право первой ночи». Но нужна была зацепка. И такая, кажется, имелась.

В те времена взятка деньгами была большущей редкостью. Закона не боялись только непуганые люди, таких в Советском Союзе было очень мало. Надо было найти подходящих «борзых щенков». По информации Березы, Корнюш был заядлым книголюбом и собирателем значков. Тут-то ко мне, как говаривал Чапай, карта в руки и пошла. И коллекция значков у меня имелась, а уж книголюбом, невзирая на лета, я был, можно сказать, на то время профессиональным.

Книги тогда были огромным дефицитом. Командированная интеллигенция, путешествуя по закоулкам Советского Союза, первым делом спешила в местные книжные магазины. В больших культурных центрах в продаже была только малохудожественная литература из жизни прокатных станов и доменных печей. В глуши появлялся шанс прикупить то, что можно было читать, можно было нарваться на классику, а то, если повезет, и на детектив.

Людей в городах охватил массовый психоз, все собирали макулатуру. Все началось с того, что за 20 кг. макулатуры можно было получить право купить «Королеву Марго». Великие произведения дорогого Леонида Ильича Брежнева, кои свободно и за бесценок продавались в любом книжном магазине, в приемных пунктах не принимали. За доллары — вышка, за водку — тюрьма, книги превратились в самую конвертируемую валюту Советского Союза. Интеллигенция металась по стране. Особой удачей считалось попасть в солнечную Молдавию, ее издательства такие, как «Литература Артистикэ» или «Штиинца» издавали приключенческую и просто читабельную литературу, иногда даже политически безграмотную, такую, например, как восхитительные, полные междустрочья, миниатюры Феликса Кривина. Родители моего университетского приятеля приобрели в Закавказье потрясающее издание рассказов Константина Паустовского. Потрясающим оно было тем, что издано было для слабознающих русский язык и поэтому малопонятные горцам русские слова были со сносками. На всю жизнь я запомнил одну такую сноску. Контекст у Паустовского был примерно такой, незамысловатый: «…в поле горько пахло полынью…», сноска: «полынь — незамерзающая часть водоема».

У моего отца было среднее специальное образование, которое только приравнивалось к высшему, у матери всего три класса. Она была старшим ребенком в семье с семью детьми. Вместо четвертого класса она была вынуждена пойти работать. После голодомора и войны в живых осталось только двое детей, однако образования уже было не наверстать. Но, сколько я помню родителей, до самой своей смерти и отец и мать не расставались с книгами, они читали всегда. Меня не приучали специальным образом, я просто следовал примеру своих родителей. Кто меня знает, подтвердит, что я и сейчас не лягу в постель без книги. В раннем детстве, так как я спал в одной комнате с престарелой бабушкой и старшим братом, я читал под одеялом при помощи слабенького жестяного фонарика, работающего от квадратной батарейки. Пока (о счастье!) крестная мать не подарила мне лампочку-прищепку в форме футбольного бутса с мячом. Когда в 90-ые, в годы разрухи я много путешествовал по стране на поездах, то со мной всегда был ремкомплект. Лампочки над спальными полками хронически не работали. Садясь в вагон на свое место, я прежде всего приступал к ремонту освещения, раскручивал плафон, менял лампу и тогда знал, что смогу читать и заснуть спокойно. Утром свою лампочку я выкручивал обратно.

Родители не могли иметь большой библиотеки, так книг 200–300, не больше. Но мы много обменивались с друзьями. Если кому-то удавалось заполучить интересную книгу, то он давал почитать другому, выстраивалась очередь, книга могла вернуться и через год хозяину, и в довольно зачитанном состоянии. Но мы были и не против. Не слишком интересно прочитать самому, а затем поставить книгу на полку. Ведь главное — иметь возможность обсудить прочитанное с друзьями. Кухня, недорогое вино, дым сигарет…

Мне в школе несказанно повезло, моя учительница немецкого языка Александра Саввична Щербакова была настоящим библиофилом. Она позволяла мне подпитываться в ее потрясающей библиотеке. Здесь у любого книголюба челюсть, извините, не захлопывалась. Все сборники «Зарубежный детектив», «Антология фантастики», «Военные приключения». «Стрела», ЖЗЛ, «Антология мировой классики», все выпуски «Подвига» и «Искателя». Благодаря Саввичне я познакомился с «Мастером» Булгакова, с «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицина, с запрещенными произведениями братьев Стругацких, благодаря ей и у меня появились в обменном фонде их репринтные «Гадкие лебеди», «Лес» и «Улитка на склоне», «Пикник на обочине» был зачитан до дыр. Только у нее я видел, изъятый из оборота, изо всех библиотек, номер журнала «Аврора» с одностраничным памфлетом-некрологом безымянному «Ему», был этот некролог без подписи, располагался на странице, номер которой совпадал с цифрой последнего юбилея дряхлеющего Генерального Секретаря Коммунистической партии Советского Союза, а на рисунке была кладбищенская оградка. Номер вышел в месяц юбилея, когда все газеты и журналы свои передовицы посвящали только светлой радости всего прогрессивного человечества — юбилею Леонида Ильича Брежнева.

Благодаря Саввичне, я стал понимать, что такое хорошо, а что такое плохо в литературе. «Бесспорно, базой является классика, но если у меня на работе один только «достоевский», то вечером дома я хочу почитать детектив и отвлечься», — говорила она. Вот только достать «базу», не говоря уже о детективах, было очень и очень сложно. Трудно сегодня в это поверить, не правда ли?