Геннадий Руденко - Чабанка

— Что?!! О Боже! — Я и сейчас помню размер тех мурашек, которые поползли по моей спине. Я готов был потерять сознание! У меня в руках была настоящая реликвия, авторский экземпляр произведения, с личным автографом автора. Подписывая его, Некрасов возможно уже знал, что «Новому миру» так и не дадут в тираж этот маленький очерк. Для меня эти сорок страниц очень дороги, это как в анекдоте, помните:

«Возвращаются поездом два советских музыканта с международного музыкального конкурса. Один с возмущением говорит:

— Ну, что это за первая премия — поиграть на скрипке Страдивари?

А второй мечтательно поясняет:

— Как ты не понимаешь?! Это… это же как для тебя пострелять из нагана Дзержинского».

Кто знает свое будущее? В этом очерке за несколько лет до своего изгнания из страны Виктор Платонович, и я уверен, не в угоду власть имущим, писал: «Талант, оторванный от родины, гибнет. Ему нечем питаться. Тоска по дому, воспоминания о прошлом, ненависть к настоящему — это не лучшая питательная среда для художника.» Кстати, из этого произведения я узнал, что Некрасов жил в Париже ребенком еще до революции и нянькой у него был будущий первый советский министр просвещения Анатолий Васильевич Луначарский! Можно стать Некрасовым, если нянька у тебя Луначарский, помню, подумал я тогда, вспоминая собственное соцгородское «босоногое» детство.

Это так, простите, отступление, но теперь Вы представляете, каким я был лакомым кусочком для любого книголюба, а тем более для прапорщика-библиофила из стройбата. Здесь силу я в себе чувствовал. Дайте только точку приложения этой силе.

На присягу приехали и мои родители с Ларисой. Их глаза оказались на мокром месте в тот же час, как они увидели мои облезшие уши. Я бодрился. После присяги отец с удовольствием откушал солдатской каши в столовой, похвалил. И мы оказались в карантине, через час нас должны были распределить по ротам. Корнюша видно не было. Что делать, как повернуть судьбу? Я не знал.

Появился комбат. Бывший уже карантин построили, комбат называл фамилии и номер роты. Так сложилось, что все мои кенты попали в четвертую: Серега и Райнов — как музыканты, киевляне Алик Блувштейн — как студент пятого (забрали перед самой защитой диплома!) курса КИСИ, готовый специалист, Юра Балясный — тоже КИСИ, загадочным образом попал в четвертую Леша Близнюк. Другие — как водители, трактористы, механизаторы.

— Военный строитель, рядовой Руденко… — первая рота, — как приговор услышал я. Сердце упало, это был конец.

— Я поговорю с этим Корнюшем, тебя переведут, — обнадёжил друг Серега.

Серега не обманул, через пятнадцать минут я уже разговаривал со старшиной четвертой роты. Мне хватило и трех минут, чтобы он понял, что в книгах я ас. Нескрываемая алчность искрилась в его глазах.

— Геша, так мы с тобой еще и тезки. Геша, — он сразу так меня, к моему удивлению, назвал, — кто же ты? Что ты умеешь?

— Да я на кафедре квантовой радиофизики работаю пять лет, любой прибор починить могу.

— Не-а, это здесь не надо, радист у нас с прошлого призыва. Еще?

— Ну незаконченное образование физика ядерщика вряд ли поможет?

— Не дай Бог, тьху-тьху-тьху!

— Ну, стенгазеты я всегда в школе и университете рисовал.

— Опаньки! Это оно! Шанс есть. Художник части эта креатура нашей роты, а нынешнему, Николаеву через полгода на дембель, да и поднаглел он маленько. Попробуем. Пошли со мной, солдат.

По дороге к штабу старшина успел справиться о родителях, еще более приободрился, услышав, что мои приехали в Одессу на собственной машине. Мы предстали перед комбатом:

— Корнюш, не борзей.

— Так, он же художник, я проверил. ВХУТЕМАС просто какой-то. Репин. Петров с Водкиным.

— Ага, Айвазович, бля.

— Так, товарищ майор, Николаева же на дембель, а перед дембелем ему не мешает пару месяцев в бригаде попахать. Пусть хоть на конец службу понюхает, — противным голосом в нос гундел прапорщик.

— На стройке пиздячить некому, а ты всех себе забрать хочешь, — не сдавался комбат.

— Так за плац стыдно, товарищ майор, всю наглядную агитацию обновлять надо, а Николаев и не успеет за полгода. Что, два разных художника плац сделают?

С тихим ужасом для себя я слушал красивые доводы старшины. То ли этот довод оказался настолько сильным, то ли майор просто устал от старшины, но он сдался:

— Забирай, но поменяй его на кого-нибудь.

— Есть, товарищ майор!

— А тебя я лично проверю, какой ты художник!

Я похолодел. Уж я то знал разницу между стенной газетой и монументализмом, необходимым для плаца.

— Если соврал, ты у меня на точке служить будешь, где только ты, три дембеля и белые медведи. Пнял?

— Так точно, товарищ майор.

На время попустило. Цель достигнута, а там видно будет. По дороге назад Корнюш услышал историю моей женитьбы. Она всех впечатляла. И незамедлительно пожелал встретиться с моими близкими. Мы зашли за моими вещами, я познакомил такого приятного человека — называл меня исключительно Гешей — с родителями и Ларисой.

Прости меня неизвестный парень, тот, на которого меня поменяли!

На этом наиболее военная часть моей службы, как оказалось, закончилась и началась… даже сейчас не знаю, как это называется.

Так и хочется сказать: веселой гурьбой мы пошли в четвертую роту — отец, мать, Лариса, Корнюш и я. Конечно же у меня для веселья особых причин не было, комбат нарисовал на перспективу такую картинку — и мокрой тряпкой не сотрешь, но я надеялся, что из всех зол мне досталось все же наименьшее. Казарма четвертой приятно удивила, архитектурно копия казармы первой роты, но было в ней что-то более домашнее, чем все то, что я до этого видел в части. Теплей как-то было, что ли. Вроде те же краски — все оттенки грязно-коричневого цвета, а как-то уютней, веселей.

Прапорщик Корнюш провел моих в спальное отделение. Очевидно, по причине воскресенья там и сям вольно околачивались солдаты. Корнюш показательно гордился всем, что нас окружало, рассказывал о планах по улучшению сурового солдатского быта, всех ребят называл по именам, налево и направо сыпал шутками, иногда солдаты ему отвечали, достаточно вольно, иногда на грани. А я чувствовал себя крайне неловко, я понимал, что роль экскурсанта неправильная для новичка, признаться, я боялся, что меня могут возненавидеть с первых минут. Но рядом была Лариса и всё внимание окружающих было приковано к ней. При этом никакой скабрезности в глазах своих будущих сослуживцев я не замечал, только удивление и восхищение — молодая, красивая девчонка в солдатской казарме. Ну, думаю, похоже и личный состав соответствует высокому имиджу четвертой роты.