Геннадий Руденко - Чабанка

— А вы где, Григорий Иванович, остановились? — спрашивает Корнюш моего отца.

— У нас палатка с собой, матрацы надувные, мы переночуем на берегу моря и утром пораньше назад. Не хочется по жаре такой ехать.

— Так я вам место покажу, рядом с частью, спуск к морю, безопасно. Кстати, раз такое дело, я и вашего сына с вами на ночь отпущу. А то как он спать в казарме спокойно будет, если знает, что жена молодая где-то рядом. Ещё грех на душу возьмет — побежит.

Я оторопел, равно как и мои. Такого подарка уже никто не ожидал. Вместо первой ночи в роте оказаться с женой на море…!

— Григорий Иванович, зайдите ко мне в каптерку, я вам схему нарисую, как проехать, это несложно, уверяю вас. Геша, а ты занимай свое место, переодень парадку, здесь она тебе не нужна и заходи ко мне за увольнительной.

— Ну ты и везунчик! Поздравляю! — меня подхватил Войновский, показал свободное место рядом с собой, конечно же, на верхнем ярусе. Приберег. Я переоделся и мы вместе с Серегой заскочили в туалет.

— Откуда, зем е ли?

В умывальнике голые по пояс умывались двое солдат. Возрастной диапазон в стройбате поражал. Если многие, уже виденные до этого, стройбатовцы казались мне взрослыми мужиками, как Аслан или Карев, то эти двое выглядели настоящими дедами, по крайней мере, лет за сорок, сорок пять. Один был небольшого роста, коренастый, сутулый, лицо как грецкий орех а другой побольше и попельменистей, тела обоих были синими от татуировок.

— Из Киева.

— Отку-уда, отку-уда? — в лучике солнца сверкнули железные фиксы.

— Из Киева.

— Ну тогда вешайтесь, салабоны, — говорит первый без всяких особых эмоций, без злобы и без агрессии, продолжая водные процедуры.

— Нет в натуре, мы же видим, вы вроде бы путёвые пацаны, поэтому и советуем — вешайтесь сразу, вам же легче будет, — поддерживает второй идею первого, тоже как бы между прочим, при этом занимаясь своим делом.

— Когда Сапог будет? — спрашивает один другого.

— Да, вроде как завтра. Он сегодня на дежурстве.

— Ну тогда завтра вам и кранты с повидлом. Лучше нам с тобой, Михалыч, этого не видеть. Нет, без бэ, пацаны, удавитесь раньше — наш вам совет. Хоть уйдете как настоящие мужики, без воплей и соплей этих. Ну обделаетесь напоследок, не без этого, так то ж уже навроде и не вы, а так — кусок сырого мяса. Б-р-р, — его передернуло.

Мы, не задерживаясь, вышли из умывалки:

— Ладно, Ген, не бзди. Завтра видно будет.

— Ты, Серега, тоже не бери в голову. Как договаривались — спина-к-спине.

Обменялись мы поддержкой, не глядя друг другу в глаза. А там… как завтра карта ляжет.

Парадку я сдал старшине, он выдал мне первую в жизни увольнительную — клочок бумаги с печатью и заветными цифрами «от и до». В графе «до» значилось 06:30.

— Будь как штык на проверку. Это приказ. Ну, с Богом. Жену не обидь.

Сказать, что я с легким сердцем выскочил из роты? Нет. С одной стороны получить увольнительную в первый же день службы — нонсенс и я, конечно, был этому очень рад. Но с другой стороны нет-нет да вспоминался разговор в умывалке — настроения он не поднимал. Давление на организм всё увеличивалось.

Немногим позже я понял, что в армии не бывает всё только хорошо, за хорошим следует плохое, за спокойствием — опасность, за хорошее надо платить. Армия это непрерывная борьба за существование, это череда интриг, а порой это шахматная партия. Одна неприятность заканчивается, начинается другая. От этого — постоянное ожидание удара в спину. Но в то же время пришло и понимание того, что хорошим надо пользоваться сразу, как только оно появляется, ведь дальше будет хуже. И так до самого дембеля. А до дембеля оставалось всего два года. Я пошел наслаждаться хорошим, для этого родители оставили палатку молодоженам, а сами ночевали в машине. Лорка плакала над моими ногами, результатом действия сапог и клопов.

Клопов всегда больше, чем нас.

— Ну, как вы ночью? Сильно гоняли?

Я успел вовремя, заходить в роту не хотелось, закурил на крыльце, там и встретил выходящего на проверку со всеми Войновского.

— Да не очень, стандартно — «отбой-подъем» пять раз, после отбоя наших ребят, из тех, кто неделю назад в роту пришел, туалет послали драить. Нас не тронули. Зато утром все салабоны, без исключений, на уборку помещений.

Мы с Серегой шли в числе первых строиться. На аллее стоял наш знакомый, низкорослый коренастый чеченец из нашего карантина. Увидев меня и Серегу, он очень обрадовался знакомым лицам, по всему было видно, что его распирало, ему не терпелось передать нам горячую новость:

— Ну, как вы в первую ночь, пацаны? — и не дожидаясь нашего ответа, — А мы наших дедов-казахов положили. Теперь в первой роте наша власть, чеченская!

— Чего гонишь [40] Гонишь — обманываешь (жар.) ? В первую ночь!?

— Мамой клянусь! Казахов много, половина роты, почти все деды, чеченцев 14 человек. Казахи ночи дождались, а потом всех салабонов подняли. Мы тоже встали. Аслан им сказал, что чеченцев они не тронут и работать мы не будем. Что тут началось! Крики стариков: «гаси борзоту» [41] Гасить борзоту — избивать наглых (жар.) ! А мы были готовы, нас Аслан с Рохой научили — мы схватили гладилки, повыдергивали эти трубки, дужки с кроватей и начали всех метелить налево и направо. Роха кому-то сразу голову проломил. Аслан двоих об пол сильно приложил. Драка была не долгой, казахи быстро засцали. Аслана позвали на переговоры. Договорились, что никто чеченцев трогать не будет. А нам Аслан потом сказал, что теперь, если надо, они нам портянки стирать будут.

Парень отличался относительной чистотой речи и, как и другие чеченцы, почти не матерился. История была странной, поверить в нее нам было пока сложно.

Мы строились на аллее перед ротой в три шеренги, все салабоны в первой шеренге. Опоздавшие в строй получали несильные тычки в спину:

— Я тебя что, ждать должен, чушок? — оказалось стандартной формой выражения радости старослужащего от встречи с опоздавшим в строй младослужащим.

Вышел прапорщик Корнюш, нашел меня глазами, успокоился, проверил роту и повел в столовую.

Я удивился, как все успели перестроиться при заходе за столы таким образом, что места в середине стола — раздатчики, и с краю — те, кто уносит посуду, занялись только салабонами. Я оказался в середине стола. Процедуру я знал. Разложил всем кашу по тарелкам. Напротив меня стояли нарезанный на кусочки кирпичик хлеба, тарелка с маслом и тарелка с сахаром. Себе я взял только хлеб — книжек об армии начитался. А еще напротив меня, к моему ужасу, сидели те два деда из умывальника.

— Ты почему масло не берешь? — ковыряя алюминиевой ложкой в каше, с подозрением спросил тот, кого, как я уже знал, звали Михалычем.