Геннадий Руденко - Чабанка

Так размахивая кувалдой, я умудрился разбить свои очки. Уставшие руки ошиблись на несколько сантиметров, плечо задело оправу и очки улетели в кювет. Особо горевать я не стал — что в очках, что без очков, видел я примерно одинаково плохо.

Шли мы как-то с моим приятелем Сашей Письменным мимо магазина «Турист», что рядом с университетскими корпусами на ВДНХ. Зашли и купили себе с бухты-барахты по теннисной ракетке. Этот кусок железа со струнами имел оригинальное теннисное название «Хоккей 2». На следующий день мы, натянув веревочку вместо сетки, без каких-либо тренировок приступили к игре на счет на кортах Ледового стадиона, что напротив киевского ипподрома, в десяти минутах ходьбы от университета. Так началась моя любовь к теннису, буквально с первого удара. А тогда играли мы, мягко говоря, отвратительно, но самозабвенно. Имитируя подачу мастеров, я своим плечом снес с носа очки и немедленно на них наступил. Хрусть!

Магазинов «Оптика» тогда в Киеве было не то что сейчас — в каждом квартале, но они таки были. А вот, где взять рецепт? Как ветеран призыва, я прошёл минимум 26 медицинских комиссий до армии и в каждой, конечно, был окулист. Я помню эти м у ки, и мои, и врачей:

— Закрой левый глаз.

— К, Л, П, …

— Неверно. Попробуй вот с этим стеклышком, минус полтора…

— К, П, Н, … — напрягая глаз, с трудом различал я темные пятна. — Нет, мало.

— Давай вот с этим. Один семьдесят пять.

— К, Л, Л, Л, … Нет, много.

— Полтора — мало, а один семьдесят пять — много? Понятно. Симулянт!

При этом я искренне хотел подобрать для себя правильные очки. Ещё со школы я знал, что постоянно напрягая глаза в попытках рассмотреть написанное на доске, чего я добивался непременно, так это головной боли к вечеру. Используемый вместо приличной оптики, широко известный советский метод зреть — оттягивание пальцем уголка глаза, полного удовлетворения мне не приносил. Я хотел видеть, как все люди. Кстати не все люди хотели этого так же, как я. Был у меня приятель по военкомату Валера Бартошек из Быковни. Тоже ветеран призыва, много раз я с ним проходил комиссию и видел его фокус. Дело в том, что Валерка был профессиональным шофером и зрение ему полагалось стопроцентное. Беда была в том, что один глаз у Бартошека видел на все сто, а второй вообще ничего не видел. Как скрыть? Фокус состоял в следующем:

— Закрой левый глаз.

Валерка брал со столика в правую руку ширмочку и закрывал левый глаз.

— К, Л, Н, …

— Отлично. А теперь закрой другой глаз.

Валерка перекладывал ширмочку в левую руку и широким жестом закрывал на этот раз… опять левый глаз.

— К, Л, Н, …

— Отлично. Оба сто процентов. Следующий!

Супер идея! Всегда у него это проходило. А у меня: много, мало, много, мало — симулянт!

Этот сценарий повторялся из года в год. Я стал носить минус полтора, но очень большой разницы — в очках я или нет — я не ощущал.

И вот я снова без очков. Где взять рецепт? Нашел я одну «Оптику» с врачом. Приехал, там старичок такой на приеме, взятый целиком и полностью из черно-белого кино:

— Ну-с, батенька. Закройте левый глаз.

— К, Л, П, …

— Неверно. Попробуйте вот с этим стеклышком, минус полтора…

Я только вздохнул.

— К, П, Н, … Нет, мало, доктор.

— Давайте вот с этим. Один семьдесят пять.

О, как это мне было знакомо!

— К, Л, Л, Л, … Нет, много.

— Полтора — мало, а один семьдесят пять — много? Понятно. Попробуем так.

Он вставил другое стеклышко, повернул его, подправил. Я только ахнул. Я не смотрел на таблицу, я смотрел в окно. Как передать чувства человека, который к 27 годам впервые в жизни увидел листья на дереве? До этого дерево для меня было размытым пятном зеленой краски с оттенками разной глубины. А тут… каждый листик, каждая веточка! У меня слёзы на глазах.

— Так у вас астигматизм, батенька! Боюсь, что своими очками вы только портили зрение.

Десять лет, десятки врачей… а главное, что мы продолжаем им верить, нам кажется, что всякий в белом халате — уже специалист. Страх за свое здоровье лишает нас разума. В тот день я впервые подумал: а в чем, собственно, разница между нашим университетом и мединститутом? Работая, в том числе и со студентами, будучи сам студентом последнего курса, я отчетливо понимал, что на сто выпускников, в лучшем случае, приходится десять специалистов. Дай Боже, чтобы в мединституте статистика была получше, но шанс попасть на хорошего специалиста очень-очень далек от ста процентов.

Извините и будьте здоровы.

Так что, работы наши были очень разные и рабство тоже имеет свои оттенки. Было нам более приятно, когда нас продавали «налево» гражданским. Например по весне ночью у лики перевозить с места на место. Тоже бывало намаешься, загрузив «крокодила» в два ряда по высоте тяжеленными ульями с мёдом. Но зато и накормят и с собой дадут.

А той весной и вовсе классный левак попался — продали часть моей бригады ваять из ракушечника домики на посёлке Котовского в частном секторе, сразу напротив хозворот Молодой Гвардии. У куркулей участок — соток пять, а они строят пять-шесть домиков два-на-три метра, дачникам летом сдавать. «Удобства во дворе» называется. И не только удобства, всё во дворе, в домике помещались только две кровати. Не Хилтон, одним словом.

Каждый вечер мы, кто продолжал работать и за себя и за того парня на Кулиндорово, заезжали к куркулям забирать остатки бригады. Согласно договорённости, каждый вечер нас ждал щедро накрытый стол на всю бригаду. Когда с бромбусом, а когда и с самогонкой. А годы-то голодные… Денег мы не получали, деньги получали те, кто нас продавал.

В части снова перемены — жалко, но исчез комроты Меняйлов. Пара залётов, суд офицерской чести и не стало нашего командира роты. Хороший он был парень, незлобный и не дурак, случайный в армии человек. В роте Корнюш подлаживал под себя парня из нового призыва. Если я с самого начала всё время пытался выскользнуть из лап старшины, то Владик, так звали этого пацана из Николаева, выпутаться из этой вязкой паутины и не пытался. Каждый раз, когда он выходил из каптёрки старшины, он получал в зубы и немедленно возвращался, а нашему прапорщику только того и надо было. Однажды я видел, как Владик стоял прислонившись спиной к столбу в спальном помещении, а Кириченко бил его кулаками по челюсти.

— Руки опусти!

И удар справа. Несильно. Владик дернулся.

— Стой смирно, я сказал!

И удар слева. Так несколько раз. Наконец Владик замер и обреченно закрыл глаза. Кириченко стал бить его непрерывно с двух сторон. Молча. Владик только привычно качал головой.

Его спасение было в каптерке доброго прапорщика Гены. Чем сильнее зависимость солдатика от старшины, тем старшине выгодней. Он и защищал-то только для вида, я это уже потом сообразил. Он сразу начинал оказывать особое внимание своей жертве, чтобы остальные её, жертву, возненавидели. Мне в своё время удалось уйти в бригаду и тем получить относительную независимость. У меня сохранялись хорошие отношения со старшиной, но они больше походили на равные, …нет, панибратство не допускалось, просто он согласился, что я не под ним, я где-то рядом. Хотя он и продолжал очень ревниво относиться к любым моим проявлениям самостоятельности.