Геннадий Руденко - Чабанка

— Ну девчонки, что я могу? Приговор то по любому написать надо, вон с бойцами посовещаться, — деланно важно кивнул капитан на меня и на проснувшегося Шелеста, — ведь судьбу людей решаем.

— Сергеич, да чё там решать, вмажьте этим подонкам по полной. Армии они боятся, мужики, называется!

Вот тебе и самый гуманный в мире советский суд. Бред! Адвокаты!!! В совещательной комнате!

Защитнички вышли, капитан глубоко вздохнул и вытянул из портфеля несколько исписанных страниц. В течении минут пяти он что-то дописывал, а потом объявил:

— Приговор готов. Подписывайте, товарищи народные заседатели, что согласны. Потом его отпечатают и вы свои подписи поставите ещё раз.

— Разрешите ознакомиться, товарищ капитан?

— Настаиваешь? — злобно скосил глаз председатель.

— По закону хочу.

— Ну хоти. Почерк у меня плохой, я сам вам почитаю.

Он начал читать. По всему выходило, что всю констатирующую часть он написал заранее, опираясь только на своё предварительное знакомство с делом. Ход судебного разбирательства не мог уже ничего для него изменить. Получалось, что любые вновь открывшиеся обстоятельства председателем трибунала отбрасывались как такие, которые могли заставить его переделывать собственную работу. Всё было решено заранее. Итого, учитывая молодой возраст подсудимых трибунал счёл возможным ограничиться: Иванову два года дисбата, Петрову — год общего с направлением на принудительное лечение!

— А почему именно так?

— От любопытный попался! Грамотный?

— Ага.

— Ну, слушай. Отягощающих обстоятельств нет, можно ограничиться дисциплинарным батальоном, это раз. Но Петров наркоман, мы обязаны его лечить, а лечение в дисбате не предусмотрено, поэтому ему год исправительных лагерей с принудительным лечением, это два. Подписывайте.

Теперь мне стал понятным план Петрова — чтобы не попасть в дисбат, он назвался наркоманом. Хитёр стервец. Я о таком варианте, как срулить с дисбата, раньше и не догадывался. А Иванов скорее полный даун, если не воспользовался этой же возможностью.

— Но, товарищ капитан, ведь вы всё видели, слышали, как они отвечали на вопросы. Не уверен в отношении Петрова, но Иванов точно знаком с наркотиками не понаслышке, да и видик у него вполне конкретный. Из них двоих наркоман, скорее, он.

— Трибуналом такие факты установлены не были.

— Так может быть необходима медицинская экспертиза?

— Не вижу такой необходимости. Ещё вопросы? Нет? — он начал терять терпение.

— Есть, — я тоже, — Письмо к матери. Факты неуставных отношений, которые, по моему мнению, и толкнули их на нарушение закона.

— Фактов неуставных отношений не установлено, сержант, — он готов был испепелить меня.

— А письмо?

— Он мог его специально написать, чтобы оправдать свой побег.

— За месяц до побега? Тогда преступление было заранее спланировано, а следовательно, мы не можем ограничиться направлением в дисциплинарный батальон. То есть: или-или.

— Всё! Хватит умничать! Подписывайте приговор.

— Я не подпишу, — произнёс я быстрее, чем подумал.

— Что?!! Да я тебя… Ты у меня… Рядовой Шелест?

Тот безропотно взял бумажки и подписал их, уверен, что он и не пытался понять, о чем это мы с капитаном беседуем.

— Младший сержант Руденко?

— Товарищ капитан…

— Ты подпишешь?

— Нет.

— Ты что с ума сошёл? Да это же ЧП! Подписывай!

— Нет.

— С чем ты не согласен?

— Считаю, что дело не было должным образом расследовано, приговор основывается на недостоверных фактах.

Он долго смотрел мне в глаза, я старался выдержать, назад дороги у меня всё равно уже не было.

— …Потом, я считаю, что процедура вынесения приговора была нарушена, в совещательную комнату входили посторонние, вы вели телефонные разговоры.

Капитан тяжело сглотнул, его лицо приобрело цвет вчерашнего борща. Пауза…

— …Я готов подписать, но с особым мнением.

— Подписывай, — змеиный свист.

После оглашения приговора капитан Зверинцев сообщил мне, что меня вызывает к себе Председатель Трибунала Одесского гарнизона полковник Зелёный. На прощание капитан пригрозил мне, что он лично будет меня судить при первом же удобном случае, а организовать такой случай он мне обещает, если я заикнусь кому о защитниках в совещательной комнате.

Олегом Кошевым я не был. Недолго меня надо пытать до того, как я выдам месторасположение партизанского отряда. Кто я? Даже не винтик механизма, не гвоздь, даже не шляпка от гвоздя. Так, атом в кристаллической решетке. С нешуточной тревогой вошёл в кабинет великого и ужасного Председателя Трибунала Одесского военного округа.

В небольшой комнатке за письменным столом седовласый полковник. Мне было предложено сесть. Дурной знак в таком месте, но я присел на кончик стула. По требованию полковника изложил суть дела, как я его видел, капитана пока сливать не стал. По мере моего рассказа он всё меньше задавал вопросов, всё больше хмурился и уходил в себя. Когда я закончил, повисла долгая пауза. Казалось, полковник спит. Я не смел пошевелиться. Наконец он вздохнул и произнёс с милой одесской картавостью:

— Тги дня назад я лично пгедседательствовал на одном тгибунале. Судили двоих мегзавцев, сегжантов с гагнизонной гауптвахты, губагей, как вы их называете. Хотя этих называли по дгугому — Гланды и Гемоггой. Знаете, почему, сегжант? Они бгали солдатскую ложку, входили в камегы, стгоили задегжанных и засовывали чегенок ложки им в гот и в… — полковник замер, подбирая слово, — …и в задний пгоход. Они это называли пговегкой на гланды и гемоггой. Чегенок они пготирали слегка тгяпочкой пегед тем, как пговегять следующего. Замечу — следующего! Что это значит? А то, что по своей пгихоти они могли сначала пговегять гланды, а потом гемоггой, а могли и наобогот — сначала гемоггой, а потом гланды, а чегенок пготигали только потом. Понимаете?! Подонки! Фашисты! Год, год они этим занимались и никто не пожаловался! Люди!!?… — полковник надолго замолчал, смотрел в окно, потом продолжил, — Я им очень хотел впаять дисбат, знаю, хогошо знаю, что бы с ними там сделали. Но я, в соответствии со статьёй 237, дал им по пять лет стгогого гежима, хоть это и милость для этих мегзавцев. Потому что действовать мы должны только по закону, — и сразу без всякого перехода, — идите, вы всё пгавильно сделали, никто вас не тгонет, сегжант.

Я до сих пор помню боль в глазах этого пожилого человека, боль и недоумение. Как в фильме «Адъютант Его Превосходительства»:

— Ротмистр Львов покончил собой, — радостно докладывает поручик начальнику белогвардейской контрразведки полковнику Щукину. А тот так, помните, с ужасом и с тоской в глазах посмотрел на своего сотрудничка и говорит: