Геннадий Руденко - Чабанка

— По законам военного времени, властью данной мне коммунистической партией приказываю рядовой состав бригады повесить, сержанта Руденко расстрелять! Приговор привести в исполнение немедленно, — кнопка, звонок, снова крик, — Дежурный по роте!!!

В канцелярию вбежал наш родной Узик.

— Товарищ майор, дежурный по роте, сержант Аронов, по вашему приказанию прибыл!

— Дежурный, повесить дезертиров. Руденко расстреляю лично, утром.

— Вешалки все заняты, товарищ майор, там повара висят.

Нелегко сбить с толку офицера Советской армии. Недолго думая:

— Отконвоировать всех на губу, а утром привести приговор в исполнение. Всё! Точка! — и ладонью так по столу, с сожалением, хлоп!

— Товарищ майор, разрешите?

— Чего тебе Баранов?

— Дайте покурить напоследок. Угостите военных сигареткой.

Вмиг атмосфера в комнате изменилась. Белоконь, устало опустив плечи и свесив себе на грудь небритый подбородок, медленно пошёл и сел за стол, вытянул пачку сигарет, бросил её на приставной столик.

— Садитесь, сынки. Закуривайте.

Слово «сынки» он произносил не издевательски, а по-отечески нежно. Мы присели, закурили. Майор мудро обводит нас всех глазами.

— Ну, что там у вас произошло?

— До последнего ждали нашу машину. Она не приехала. Были вынуждены добираться своим ходом. Вот и опоздали.

— Я же за вас переживаю. Я же ваш батька здесь, нах, в армии.

— Отец родной… — из скромности Белоконь начавшуюся реплику Баранова перебивает:

— Вот хорошие вы хлопцы, но недисциплинированные.

— Мы больше не будем, товарищ майор.

— Да ладно вам. Ужинали?

— Никак нет, товарищ майор. Как приехали, сразу в роту, сразу к вам.

— Веди бригаду ужинать, Руденко. Скажи там, нах, этим ебарям, что я приказал накормить людей.

А то нас без его приказа не накормили бы. Вышли мы мирно из канцелярии и пошли есть свою жареную селёдку. Но опыт, как можно переключить майора, закрепили. Невинная просьба дать закурить смыкала в его голове необходимые проводочки и… — отец родной.

А то помню, как-то в ненавистную субботу, вечером вызывает меня командир роты в канцелярию. Захожу и вижу, он там Райнова распекает.

— …ты, Райнов, ваще на службу, нах, болт забил… — увидев меня, не дал и слова сказать.

— Руденко, почему этот гандон, нах, всё время в парадке ошивается?

— Так он же экспедитор, товарищ майор.

— Какой такой экс-педитор? Не педитор он у тебя, а пидорас!

— Ему по работе положено.

— На его положено мой хуй наложено! Нах ему парадка?

— Так он же по заводам, по складам, по всей Одессе ездит и стройматериалы заказывает. Он только в парадной форме одежды может перемещаться по городу, а иначе патруль подгребёт.

— Райнов, блядь, ты же одессит?

— Так точно, товарищ майор.

— Каждый день, нах, мамкин борщ хаваешь?

— Никак нет, товарищ майор.

— Ага, заливай больше. Руденко, слушай мою команду: одесситов к ёбаной матери из педиторов. Пусть, суки, лопатами, как все, машут. От жиды… блядь!

И тут Райнов, нельзя сказать чтобы к месту, глядя на стол майора, спрашивает:

— А вы, товарищ майор что, в шахматы играете?

— Играю, — тембр голоса сразу стал котенкообразным, многоумная улыбка, хитро прищуренный глаз, — а ты что поиграть со мной хочешь?

— Хотелось бы, товарищ майор.

— Ну, давай. Только я не пацан, нах, на шалабан ы с тобой играть. Что ставишь?

— Увольнительную домой до утра понедельника.

— Совсем охуел! — радостно, — Ладно, давай! Руденко оставайся, увидишь, как я разделаю этого шаромыжника под орех!

Шахматная доска лежала на столе у майора. Лёнька споро начал расставлять фигуры и себе и майору. Белоконь откинулся на спинку стула, закурил и бросил пачку сигарет на стол. Это был сигнал, я тоже закурил командирские, подсел к столу. Как играет Райнов, я знал, мы с ним на Кулиндорово сражались и не раз. Так себе. Счёт у нас был примерно равным, а я шахматистом себя не считал. Минут через двадцать Райнов объявил счастливым голосом:

— Вам мат, товарищ майор!

Товарищ майор глаз от доски не поднимал. Повисла пауза, улыбка сползала с губ Райнова вниз, за белый нагло расстегнутый ворот. Майор хрипло:

— Встать, сука… Ремень! Снять ремень, я сказал!

— Вы проиграли, товарищ майор. Всё по понятиям. Вон Руденко свидетель.

Я благоразумно молчал.

— Младший сержант Руденко, рядовой Райнов арестован. Приказываю вам отконвоировать его на гауптвахту, — наконец он поднял голову, — трое суток ареста, я те, сука, дам, блядь, увольнительную!!!

— А может ещё партейку, товарищ майор?

— Объебать хочешь, паскуда!?

— Да то ж может быть случайность, а?

Майор вновь прищурился, посмотрел пытливо в очки Лёнчику, выдержал паузу и снизошел:

— Ну, давай. На что?

— Да на ту же увольнительную.

— Расставляй, нах! — махнул рукой, как товарищ Буденный шашкой.

На этот раз Лёнчик сдался уже на пятнадцатой минуте. Белоконь сидел счастливый, широко раскинувшись на стуле.

— Плакала твоя увольнительная, Райнов!

— А может ещё партейку?

— Расставляй!

И в этот раз Лёня не выдержал сокрушительной атаки майора, сдался. Майор Белоконь был счастлив, как пятилетний ребёнок под ёлкой в Новый год, сидел такой гордый, брови распушил, острый щетинистый кадык навострил в самое небо.

— Ладно Райнов, будешь знать, как со старшими дядями играть. Получил?! Но я добрый. Помни, что майор Белоконь здесь, нах, тебе за отца и за мать: хочет — выпорет, а хочет — цицьку даст пососать. На тебе твою увольнительную!

С тех пор, как только Лёньке надо было домой, он за доску и к командиру. И ни одной осечки, замечу. Уж чем майор был замечательным, так это своим постоянством… в самых неожиданных местах. Крымская босота наградила его погремухой [80] погремуха — кличка (жарг.) «Мелкий Бес» или просто Бес.

Приближались майские праздники. Что-то я давно дома не был. Надо было искать аккорд. Идея подвернулась случайно. Как-то в каптёрке на полке под парадками я нашёл конфетку похожую на родной «Вечерний Киев», съел. Потом ещё одну. Спросил Войновского, кто это конфеты разбросал под парадками? Он не знал. Мы начали приподнимать парадки уже целенаправленно, находя под ними конфеты и немедленно поедая их, как бесхозные. Странные это были конфеты, странные своей бесхозностью и двумя маленькими дырочками, как будто кто-то шилом проколол каждую конфету. Так мы добрались и до самой коробки — развороченный картон, ошмётки вокруг и надкушенные конфеты. Тут-то мы всё и поняли — мыши. Заныкал кто-то из наших коробочку «Вечернего Киева», а мыши обнаружили и распробовали этот деликатес в голодной солдатской казарме. То, что не сильно обгрызли мыши, доели немедля мы с Серёгой, оставив несколько наиболее надкушенных конфет в свидетельство мышиного беспредела. Вещественные доказательства были предъявлены Корнюшу и он, убоявшись прежде всего порчи вещей в своей каптёрке, дал распоряжение сделать капитальный ремонт солдатской каптёрки. Есть аккорд!