Юлия Монакова - Три девицы под окном

А завершалось письмо (о, милая испанская непосредственность!) вопросом не в бровь, а в глаз:

«Как ты думаешь, детка, могу я быть твоим отцом?»

В конце концов ей пришлось писать матери с требованием официального подтверждения этого невероятного предположения. Впрочем, отчего же – невероятного? Мануэль с самого начала заявил Рите, что она очень на него похожа: «Но больше даже не на меня, а на мою мать, твою abuela ! [12] abuela – бабка (исп.) Неужели Полина никогда не рассказывала обо мне? Совсем-совсем ничего? О боже, это так печально, детка… Наверное, она была очень сердита из-за того, что я не нашёл способа вернуться за ней…»

Настолько сердита, что даже отчество мне записала по имени деда, подумала Рита. Хотя, конечно, «Маргарита Мануэлевна» в те годы звучало бы слишком экзотично… Это сейчас никого не удивить подобными именами.

Она почти не сомневалась в том, что Мануэль – действительно её отец. Однако, когда от мамы пришло большое виноватое письмо с пространными извинениями и объяснениями, подтверждающими факт отцовства, Рита вдруг разволновалась и расплакалась. Зачем, ну зачем нужно было скрывать это от неё так долго и упорно?! Во имя чего? Просто из-за своего чёртова равнодушия и зацикленности исключительно на собственных чувствах?! Быть может, Рита была бы хоть чуточку счастливее в детстве, зная, что у неё есть папа. Где-то далеко, в загадочной Испании, но он есть, её большой и красивый отец – существуют его глаза, так похожие на глаза самой Риты, его улыбка, его руки… Быть может, от одной этой мысли ей было бы не так больно и одиноко всякий раз, когда мама снова и снова предавала её.

Перед тем, как писать отцу письмо, она выпила для храбрости рюмку коньяка. Долго думала, как начать… Но, как оказалось, ему уже и не нужны были никакие официальные подтверждения. Он знал – чувствовал всем своим страстным испанским сердцем, что Рита ему – родная…

Он позвонил ей по скайпу. Оба плакали. Так непривычно и сладко было произносить это замечательное, такое надёжное и славное, самое лучшее в мире слово – «папа»… И его ответное hija [13] hija – дочка (исп.) было сладчайшей музыкой в её ушах.

– А ты знаешь, что у тебя есть брат и сестра? – кричал он в радостном возбуждении. – Хавьер и Мария Пилар… Они будут безумно счастливы с тобой познакомиться! И моя жена Ана – тоже… Ты ведь приедешь к нам? Ты непременно должна прилететь в Валенсию как можно скорее. Напиши свой адрес, я вышлю тебе приглашение и куплю билет, только приезжай, приезжай побыстрее, дорогая!..

Лететь пришлось с пересадкой: сначала из Питера до Барселоны, а оттуда уже в Валенсию. Рита так нервничала перед встречей с внезапно обретёнными родственниками, что не запомнила ни тягостного ожидания в аэропорту, ни самого полёта.

Накануне ей позвонила по скайпу мать. Сначала Рита вообще не хотела отвечать, но потом решила, что лучше сбросить с души и этот камень. Расставить все точки в их недо-отношениях.

Они проговорили два часа. Вернее, говорила мама, а Рита большей частью слушала.

– Я надеюсь, когда-нибудь – не сейчас! – ты сможешь меня если не простить… то хотя бы понять. Я была юной, наивной и восторженной двадцатилетней девчонкой, которая ничегошеньки не понимала в устройстве этого подлого мира, ожидая от него сплошного праздника и сказки… И тут – он, Мануэль. Заморский принц, не меньше! Я влюбилась с первого взгляда. Он, конечно, страшно рисковал, когда удрал от своей группы. Но как же мы были счастливы… Это были самые лучшие и самые длинные два дня во всей моей никудышной жизни.

Рита слушала и вспоминала материнскую хиппи-тусовку. Не было ли это трусливой попыткой сбежать от разочаровавшей реальности и сохранить юную беззаботность так долго, насколько это возможно? Действительно ли близка была матери вся эта «make-love-not-war» -идеология? [14] make love, not war – занимайтесь любовью, а не войной (англ.; антивоенный слоган, ставший особенно популярным во время войны во Вьетнаме 1964—1975 гг.)

– А потом он уехал. Нам даже не дали толком попрощаться. Я подозревала, что у него из-за меня могут быть большие неприятности… Меня тоже потом таскали на разборки к декану, песочили на комсомольских собраниях, стыдили… Я же опозорила честь советской девушки, которая стала «испанской шлюхой» и «заграничной подстилкой»… Из института не выкинули только чудом, а вот из комсомола исключили. Господи, нужен мне был их сраный комсомол! – она хрипло, как-то надтреснуто рассмеялась. – Ты не представляешь мой ужас, когда я поняла, что беременна… А потом родилась ты. Копия отца. Я чуть не сошла с ума, когда мне впервые тебя показали. Эти тёмные глаза, чёрные испанские волосы, смуглая кожа… Я не могла себя заставить взглянуть на тебя, всё напоминало мне о Мануэле…

– Ты так сильно любила его, что тебе невыносимы были встречи со мной? – тихо спросила Рита.

– Я… просто не могла. Очень хотелось забыть. Я мечтала выкинуть этот кусок жизни – стереть из памяти те проклятые и прекрасные два дня. Но у меня не получалось… – Рита видела в окошечке скайпа, что мать потянулась за сигаретами. Пальцы её слегка подрагивали.

– Почему же ты никогда не пыталась его разыскать? Ведь после развала Союза это стало вполне возможно… – с искренним недоумением спросила Рита. – Почему не боролась за своё счастье?!

– Я боялась, – просто сказала мать. – Прошло более десяти лет с момента нашей встречи. Я понимала, что у него уже может быть семья, другие дети… Да и я сама… тоже сильно изменилась. Я не была больше той наивной и невинной девочкой, которую он встретил. Мне казалось, что он никогда не сможет принять меня – такую …

Рита вспомнила её слова позже, в разговоре с отцом. Он осторожно (единственный раз за всё время!) спросил, как поживает мама. Как сложилась её судьба. И Рита с бодрой улыбкой ответила, что всё просто замечательно: мама художница, замужем, хорошо обеспечена, живёт в тёплой стране у моря. Это была та парадная сторона жизни Полины Кочетковой, которую не стыдно было бы представить отцу. Он молча кивнул, на мгновение прикрыв глаза. Да, именно такой – пристойной – жизни он и желал от всего сердца той прекрасной, милой, юной и влюблённой в него советской девочке, которую так долго не мог потом забыть…

Валенсия околдовала её с первого взгляда.

Рита подарила себе эти четырнадцать дней безоблачного счастья, безоглядной любви, душевной гармонии и бескрайнего моря обожания, в котором купали её испанские родственники. Она и заметить не успела, как промчались две недели, отведённые на отпуск. И при этом было ощущение, что она знает всех этих людей, так внезапно и шумно ворвавшихся в её жизнь, с незапамятных времён. Возможно, сказывался голос крови… Но даже жена отца Ана, полноватая крашеная блондинка, не связанная с гостьей кровными узами, была весьма расположена к Рите и при первой же встрече с восторженным воплем кинулась ей на шею. Выглядело это, пожалуй, несколько эксцентрично, так что Рита поначалу даже слегка обалдела. С трудом можно было вообразить подобную ситуацию в России, когда жена отца милуется с внебрачной дочкой его прежней любовницы… Но потом, почувствовав искреннее радушие Аны, Рита с удовольствием поддалась её лобзаниям и объятиям.