Дмитрий Пригов - Мысли

Конечно, поныне существуют (и не только на Западе) люди подобного же образа мышления и подобного же образа мира, как у Вебера. Их много. Замечательно! Если вы такие умные и обиженные, соберитесь, посвятите жизнь настойчивому труду проведения своих идей в жизнь. Откройте свои журналы. Печатайте там Искандера. И если в мире столько людей, страждущих вашего слова (вон, даже в маленьком Граце их неимоверное количество), то и будущее за вами — вам светит и идеологическая победа, и финансовое преуспеяние. А те, другие, — пусть их. Забудьте о них. Вы их не любите, так зачем вам их ответное внимание и любовь? Пусть их поглотит пучина неизвестности и суета мелких подленьких дел.

Как всегда, ответ на вопрос лежит в горизонте критики этого вопроса.

Что есть другое чему? Практически, все другое другому. Проблема в выборе точки отсчета, фокуса и опять-таки горизонта рассмотрения. Конечно, при обсуждении гуманитарной сферы и сферы художественной деятельности, как правило, имеется в виду проблема взаимоотношения мейнстрима и возможной или возможных альтернатив. Естественно, это можно рассматривать в синхронии, фиксируя просто иерархическую или ризоматическую структуру взаимоотношения всех наличествующих форм художественного объявления и проявления. При рассмотрении же процесса в динамике и попытках некоторых экстраполяций мы сталкиваемся с проблемой приписывания определенных кванторов потенциальности некоторым феноменам из всей полноты рассматриваемых явлений.

В совсем, еще недавнем нашем прошлом картина была абсолютна ясна, стабильна и вечна (вечна в высшем смысле, что нисколько не опровергнуто неожиданно наступившими переменами и даже полным крахом предыдущей системы). Альтернативная позиция по всему фронту социокультурного противостояния тоже определялась однозначно — отношением и взаимоотношением с государственными институциями, которые сами в их идее, практике и сумме были неальтернативны друг другу, представляя, так сказать, «симфонию», обозначавшуюся с большой буквы, — Государство. Собственно, по тем временам поиски зоны альтернативности не представляли труда, как и не представляли проблемы поиски различных альтернативных групп, по примеру противостоящего им государства объединенных в одну, с большой буквы, Альтернативу (включавшую в себя все роды активности, от сугубо художественно-эстетических до социально-политических). Это вполне способствовало и малой дифференцированности внутри самой этой массы альтернативных сообществ и деятелей, которые в своей жизни и работе были вполне перемешаны. На одной площади могли на равных встречаться и вместе сосуществовать и вышеназванные сугубые эстеты, и политические активисты (иногда эти разные роды деятельности перемешивались в пределах одного персонажа). В одних тесных комнатах сходились и обсуждали общие проблемы люди в возрасте от 17 лет и до 80, что выглядит сейчас достаточно экзотически, когда поколенческие членения проходят достаточно жестко, а культурный возраст, кардинально разойдясь с возрастом физиологическим, достиг размера 10 лет. Внутренние противоречия в этих альтернативных сообществах по своей силе и масштабности не шли ни в какое сравнение с их общим противостоянием власти, системе как в области социально-политической, так и социокультурной.

Понятие же альтернативного искусства в его концептуальной осмысленности и завершенной определенности, конечно, есть порождение рыночного общества с развитой системой производства, распространения литературной продукции и огромного количества ее потребителей, а также принципом опережающего морального устаревания над физическим. Конечно, в широком смысле альтернативность, соперничество разных социальных групп как неотъемлемая часть общеантропологических оснований существовала в культуре всегда. Но такая постановка проблемы только размывает ее. Нас же интересует нынешнее толкование понятия альтернативности, когда разные формы художественной активности разных художнических сообществ соревнуются за привлечение внимания не различных разведенных сословий, а практически одного и того же потребителя.

В периоды, непосредственно предшествовавшие массовому обществу, обществу массового потребления, в сфере высокого искусства деньги, институциональная власть, высшее суждение вкуса и духовный авторитет были сосредоточены в одних руках и локализованы если и не в одном лице, то в пределах узкой группы правящей элиты (некоторым парадоксальным вариантом которой, кстати, был и советский строй). Это же узкое сообщество определяло и навязывало обществу единственное и безальтернативно-нормативное истинное искусство, а также престижные виды занятий — поэзия, музыка, фехтование и прочие, возникавшие и исчезавшие по мере изменения быта и состава правящих элит. Возникновение массового потребителя высокого искусства, утрата правящей элитой монополии на суждение вкуса и духовный авторитет и появление художественной элиты на ее месте в качестве таковой, соответственно процессу узкой специализации и экспертизации общества, и породило первые признаки нами описываемой проблемы. Поначалу, пока еще массовый потребитель несущественно влиял на рынок, это объявилось как проблема чисто эстетически-вкусовая и социально-амбициозная. Она артикулировалась как «художник и толпа», или «поэт и мещанин, обыватель». В горделивой позе художник адресовал свои эстетическо-вкусовые претензии массовому потребителю, а социально-статусные — слабеющей и уже не способной исполнять свои функции властной и духовной элиты так называемой великосветской черни. В транзитное время перехода от старой к новой модели массового общества, в период кризиса старой системы адаптации и легитимации произведений искусства и типов художественного поведения до возникновения новых институций этот процесс создал феномен так называемых «проклятых», не признанных в свое время художников и поэтов, порождая простую двоичную систему «высокое — альтернативное». Определенное время пример их судьбы и судьбы их произведений был неким даже каноном нового времени, в отличие от старых канонов, когда художники были более-менее адекватно вписаны в социум, тесно сотрудничая с правящими элитами.

В наше же время, соответственно нынешнему пониманию литературы как многообразия, синхронного существования разнообразных жанров и стилей, об альтернативе, в отличие от советского периода, можно говорить только с двух позиций, причем тоже не как-то специально маркированных культурой, но специально выбранных для определенного рассмотрения культуры под определенным углом. Первая — традиционалистская, имеющая альтернативой себе все остальное, в самые опасные соперники выбирающая всякий раз наиболее актуальные на данный момент (без различия их эстетической радикальности или архаичности). Вторая — это как раз наиболее радикальная позиция в период своей валоризации, вхождения в этаблированное существование и встраивания в культурный истеблишмент, высматривающая в ближайшем окружении в качестве возможного будущего соперника еще более радикальные практики и стратегии. В этом случае под радикальностью отнюдь не понимается все более и более изощренная работа с языком и композицией текста, но поведенческие жесты и стратегии, вполне могущие включать в себя работу с поп-текстами, китчем, трэшем и пр.