Дмитрий Пригов - Мысли

В заключение скажу, что совсем не хотел создавать впечатление некой предпочтительности этой картины и этого способа изобразительности перед другими. Я говорю о некой предельной силе выразительности в отображении определенного поля человеческих страхов, ожиданий, интуиций и тайн. Я сам отдал этому немало времени, хотя никогда, даже на короткий период времени, не абсолютизируя в своей деятельности этого способа художественной артикуляции действительности, всегда параллельно полагая ему другой или даже другие, в сумме подобных подходов являя, собственно, реальную сумму единовременных попыток человека понять мир сей.

Этот проект возник давно. Вернее — с первого написанного стихотворения. Вернее, первое стихотворение вошло в проект. Но сам проект, вернее, его идея возникла позднее. Возникла, когда в моей поэтической деятельности количественное и нумерическое полностью возобладало над качественным и экзистенциальным. Вернее, количественное возникло почти сразу. То есть, написав первое стихотворение, я решил создать их примерно тысячу, чтобы понять, что же это такое. И что же такое я делаю. И что же такое в этом деле делается. Естественно, написав тысячу, я по инерции проскочил и дальше. Инерция начала обладать собственной неостановимой силой энергии и движения. Естественно, возник и вопрос: Доколе? Сколько можно писать? Вот так постепенно это все и оформилось в проект, привязавшийся к попавшейся на жизненном пути весьма существенной дате — 2000 год.

Поначалу-то я просто хотел написать почему-то 7000 стихотворений. Я даже шутливо предсказывал, вернее, отрицал предсказание надвигавшегося не то в конце 1987, не то 1988 года конца света по той причине, что не успевал завершить намеченные 7000. Миновав эту цифру и так и не осуществившийся конец света, я решил завершить свою стихотворную деятельность более круглой цифрой — 10 000. Тут стала постепенно вырисовываться величественная дата конца одного тысячелетия, вернее, одного двухтысячелетия и начала следующего. Понятно, что подобной значительной дате и по сути, и по внешнему виду более соответствовала цифра 20 000. Однако поразмыслив год-другой, я решил пожертвовать внешней красотой ради более глубокого внутреннего соответствия самого принципа количества и нумеричности сути надвигающейся даты. Я решил завершить второе тысячелетие написанием 24 000 стихотворений, что точно бы соответствовало идее: 1 стихотворение на каждый месяц двух тысяч лет. Так вот окончательно сложился проект под названием: Идеальный поэт. Так вот и завершился в первой своей части.

Что мы имеем наличествующим из возможных критериальных позиций описания Идеального поэта?

Мы имеем поэта, в достаточной степени описавшего, покрывшего весь мир своими словами.

У поэта наличествует будущее, то есть имеется в виду вторая часть проекта, когда все 24 000 опусов заводятся в Интернет и каждый месяц следующих 2000 лет, то есть до 4000 года, каждый месяц по случайной выборке открывается одно стихотворение из всей заложенной массы. То есть проект в своей проектной сути и воплощению рассчитан на 4 тысячи лет и по своей амбициозности соревнуется с другим непомерным проектом человеческого духа — египетскими пирамидами.

Продолжим описание. У поэта для реализации образа Идеального наличествует еще один фактор — издатель. Его имя Оге Хансен-Лёве. Имя его издательства Wiener Slavistische Almanach. К данному моменту появилось на свет уже 4 тома данного предполагаемого полного издания.

Есть читатель — замечательный филолог Максим Ильич Шапир — который неодолимым упорством и регулярностью завершает свою часть проекта.

Как обнаружит внимательный наблюдатель, в полноте описанного свершения наличествует одна неустранимая пока лакуна — критик. Однако полноценный и компетентный критик возможен только по завершении проекта, стоя перед свершившейся его громадой. Посему последние слова моего предуведомления наполнены профетической верой послания в 4000 год. Они обращены к будущему возможному моему критику: Дорогой! Прости за фамильярность! Из твоего свершившегося 4-го тысячелетия будь снисходителен к нашим, вернее, моим слабостям и благоглупостям! Все-таки по сравнению с вашим сияющим величием мы суть простые и бесхитростные дикари! Может быть, именно этим и привлечем ваше изысканное внимание!

Конечно, все эти жалобы и призывы имеют смысл, если к тому времени сохранится и выживет что-либо или кто-либо.

Когда здесь на посту стоит Милицанер, ему до Внукова (столица небольшого подмосковного местечка, где базируется отдельный правительственный аэропорт, трактуемое как порт пяти морей! — пяти? — да, пяти-шести! — понятно!).

Сама строка, кстати, может быть трактуема, в свою очередь, как строка стихотворная, вернее, — две стихотворных строки:

Это подчеркивает неординарность и, что интереснее, неодноразовость факта, а как бы множественную повторяемость, повторяемость, повторяемость и мерцательность в среде обыденных, увы, непостоянных обстоятельств московской жизни (работа, отдых, кино, Большой театр и Малый, Тишинский рынок, Среднерусская возвышенность, приезд Рейгана в гости к нашему Горбачеву: события разные, происшествия, ужасы разные и т. п. — между всем этим тоже обнаруживаемы определенные закономерности, но как бы самообразующиеся, а не предположенные, что не одно и то же). Величие его, Милицанера, всенародное его величие, собственно, как бы уже в небесах даже висит над всем вышеперечисленным и прочим, неупомянутым (что ты имеешь в виду? — ну, временные трудности, противоречия и сложности! — какие такие сложности? — а остатки культа личности с его массовыми репрессиями, систематическими нарушениями социалистической законности, уничтожение лучших представителей рабочего класса, крестьянства, интеллигенции и, как мы это у нас называем, руководящего аппарата! — а как же наши достижения? — да, да, и наши несомненные достижения, но и нынешние бюрократические эксцессы, всякие исторические пережитки, война русско-японская, татары, монголы, скифы и разное другое). Именно поэтому так внимательно на Запад и Восток глядит Милицанер — и пустота за ними открывается, что тоже может быть трактуемо и как строка стихотворная, неординарная:

Но об этом хватит.

Надо сказать, что Милиции в Москве традиционно, но и обоснованно, много — тысяч пять, а может, несколько десятков тысяч, а может, и сотен даже — трудно сказать. Иногда идешь и на каждом шагу встречаешь, а иногда — ни одного. Вся Милиция поделена на службу охраны общественного порядка и охраны безопасности движения на дорогах, в степях, лесах и горах, в морях и небесах, особенно в дождь, туман и слякоть, снег и ветер, бураны и землетрясения, катастрофы разные, тьма и хляби вскипающие, и что-то черное, жидкое, само себя превышающее, как по некому желобу невидимому, неявному, неявленному изливающееся, мрак кромешный вокруг населяющее, и ужас! ужас! ужас!.. То есть делится она, Милиция, ровно пополам, а может, и не пополам — сказать трудно.