Дмитрий Пригов - Мысли

В современном изобразительном искусстве наличествуют два динамически разносимых полюса опредмечивания художнической деятельности —

1) образ самого художника, очищенный от текста до попыток отделить тончайшие слои телесности, метафорически отвердевшие в текстоподобные квазиобразования; и

2) холодный текст (типа: описание функционирования канализационной системы Нью-Йорка), где художник присутствует в качестве точечной маркировки.

Данный проект, не находясь в прямой связи с этими тенденциями, связан с ними общей проблематикой взаимосвязи художнической экзистенции и материализации ее в виде текста.

Проект предполагает вычленение каждым участником простой предельной единицы своего художественного жеста, артефакта (мазок, линия, жест, поза, строка и т. п.), причем в качестве единиц (почти онтологически предельных и неразъемлемых) могут быть приравнены друг другу внешне вроде бы и неравные (скажем: мазок и философское суждение; штришок и поэма). Медиа, то есть способы, могут быть всевозможные, то есть даже это и входит в состав проекта исследования возможности, если не беспредельного, то возможно более широкого реестра средств.

Затем посредством сих простых (условленно простых) художественных жестов предлагается закреплять различные виды времен, протекающих сквозь художника или, наоборот, сквозь которые протекает художник, либо совпадая с ними, либо перемежая способы воздействия с ними. То есть, например, суточное время (мазок — утро, штришок — день, вбитый гвоздь — вечером, строчка — ночью); психологическое (красный мазок утром — хорошее настроение, синий — грустное и т. п.), метеорологическое (тонкий штрих — солнце, толстый — дождь и т. п.), политическое (это может быть отражено в строчках, жестах, глубине забития гвоздя). Завязанность времен и средств может быть гораздо сложнее, перемежающаяся, скользящая и пр. Собственно, в состав проекта входит и вычленение все большего объема времен (или как их там можно еще называть), способов их фиксации и перепутанности.

Данный проект вполне может совпадать с прочими, обычными индивидуальными проектами авторов (то есть быть побочным, почти на уровне физиологических регулярных отправлений).

Собственно, этот проект длиной в жизнь, каждая часть которого вполне может быть представлена в виде экспозиции само собой получившихся объектов, документации, презентации.

В моей художественной практике я привык ориентироваться на языковое и жестовое поведение, что столь разработано и фиксировано в сфере литературы (особенно нашей, русско-советской) и изобразительного искусства (особенно последних десятилетий). В этих пределах принцип художественного жестового поведения уже столь разработан и имеет достаточную историю, что, в сущности, сейчас не требует специальной оговоренности, но уже имплицитно содержится в любом новом проявлении современного художественного процесса (правда, с различным уровнем саморефлексии).

В видео же картина несколько отличная. По причине ли малого интереса к нему до сих пор, по какой-либо другой причине, по причине ли простой, наипростейшей — прямое отсутствие как записывающей аппаратуры (для начального креативного порыва), так и воспроизводящей (для простого ознакомления), степень внедренности видео в наш культурный обиход весьма ограниченна. Конечно, достаточно уже наработан, да и, пожалуй, отрефлектирован пласт коммерческого видео, с которым, понятно, можно работать, но только при наличии полного и четкого представления о всей этой сфере.

Так что делая свои первые пробы в этой предельно технической (для меня) области, я мог опираться только на свой предыдущий общеязыковой опыт.

Прежде всего я определил для себя (что, в общем-то, и несложно) принцип работы с видео не как с простой фиксацией инсталляций (хотя и использованием их как элемента видеоряда) и перформансов, но как с областью квазисюжетосложения. Во-вторых, основным референтным контекстом я выбрал для себя то видео, которое сложилось к нашему времени в пределах изобразительного искусства.

И в-третьих, не пытаясь соревноваться с Западом или быть хотя бы неким неуличенным артикулятором его технической продвинутости, я принял для себя позицию не дилетанта, а представителя нашей культуры, в пределах которой любительская видеокамера хотя и является элементом невиданной продвинутости, но по сравнению с невиданной профессиональной аппаратурой может условно считаться неким презентантом нашей рукотворно-ориентированной пластически-медиаторной практики. К тому же это как-то типологически соотносится с моей склонностью, предпочтением хрупких, невечных, краткоживущих (как и всякое жестовое проявление) материалов, типа газет, и фантомно-возникающих и так же бесследно уходящих, исчезающих инсталляций.

Конечно, эта сугубо моя ориентация не может, да и вряд ли будет магистральной линией развития нашего видео. Даже наоборот — уже в первых своих проявлениях оно будет ориентировано на мировой уровень технической обеспеченности и качества. Да так уже и есть. И слава богу. Что от меня, старика, можно ожидать — только в лучшем случае незлобивого придирчивого взгляда и вздоха о неисполнимых мечтах.

Так вот.

Данная инсталляция, конечно же, является паллиативом. Она является смешением трехмерности обычной инсталляции (что для меня более привычно) с несколькими способами визуальной проекции, в сумме являя драматургию взаимоотношения трехмерного мира, квазитрехмерного и мира идеального. Все элементы этой композиции вращаются весьма несинхронно, и только два элемента (тавтологическое изображение меня на обоих телевизорах) синхронизированы в своих вращениях, на фоне хаотичности утверждая наличие некой оси, причем в идеальном пространстве изображения-языка, причем вращение самоутверждающееся, так как не детерминировано никаким механическим устройством, но лишь самопорождаемо.

В контексте современного искусства, так называемого, актуального искусства, сформированного в пределах западного менталитета (проявляющего и активизирующего и соответственные тематизации), традиционные русские образы, идеи и мифологемы оттеснены в области так называемого традиционализма.

Этот проект предлагает работу с ними и предполагает возможность пластификации их средствами современного искусства.

Надо попробовать.

А вот уже и пробуем, самим поминанием их.

Так вот, родные мои.

Основные мифологемы русского сознания могут быть условно сведены к трем основным и явлены через конкретные и привычные мыслеформы — Русская красавица (Вечная женственность), Хождение в народ (Соборность), Заснеженные просторы (Величие и духовность).