Дмитрий Пригов - Места

ИВАН 2 Что, открыли?

ИВАН 3 Что, открыли?

1 спортсмен Что, открыли?

ИВАН 2 Что, одиннадцать?

ИВАН 3 Что, одиннадцать?

1 спортсмен Что, одиннадцать?

ИВАН 1 Нет.

ИВАН 2 Нет?

ИВАН 3 Нет?

1 спортсмен Нет.

ИВАН 2 Нету одиннадцати?

ИВАН 3 Нету одиннадцати?

1 спортсмен Нету одиннадцати?

ИВАН 1 Нету одиннадцати.

1 спортсмен Ну и погодка!

ИВАН 2 Ну и погодка!

ИВАН 3 Ну и погодка.

ИВАН 1 Они всю водку выпили.

ИВАН 2 Они всю водку выпили?

ИВАН 3 Они всю водку выпили?

1 спортсмен Они всю водку выпили?

ИВАН 2 Кто выпил?

ИВАН 3 Кто выпил?

1 спортсмен Кто выпил?

ИВАН 1 Спортсмены.

ИВАН 2 Спортсмены?

ИВАН 3 Спортсмены?

1 спортсмен Спортсмены.

ИВАН 1 У меня на глазах.

ИВАН 2 У тебя на глазах?

ИВАН 3 У тебя на глазах?

1 спортсмен У тебя на глазах?

ИВАН 1 Гады!

ИВАН 2 Гады!

ИВАН 3 Гады!

1 спортсмен Гады?

ИВАН 1 Бей его!

ИВАН 2 Бей его!

ИВАН 3 Бей его!

1 спортсмен Бей его?

(И тут начинается безобразная сцена. По наущения Ивана 1 все Иваны начинают зверски избивать 1 спортсмена. Бьют с какой-то подспудной тоской, словно он лишил их счастья, не каждого в отдельности, а некоего общего счастья. Бьют они правдиво и зло, бьют сначала руками, потом ногами, Иван 1 бьет даже головой. Я не буду описывать все это, вы сейчас сами увидите.

Да, помните, я рассказывал про Квашнина-Самарина? Ну, про старого генерала. Так я забыл сказать, их всех расстреляли.

После побоища ангелоподобный спортсмен поднимается грязный, с синяками и кровоподтеками. Иваны тяжело дышат, но все равно не чувствуют удовлетворения, им хочется чего-то еще, более значительного, серьезного, что ли. Они смотрят друг на друга со злостью. Вспоминаются слова поэта: «О, Русь моя! Жена моя до боли!»)

ИВАН 1 Ух, тяжело.

ИВАН 2 Ух, тяжело.

ИВАН 3 Ух, тяжело.

ИВАН 1 Еще не открыли?

ИВАН 2 Еще не открыли?

ИВАН 3 Еще не открыли.

ИВАН 1 Нету одиннадцати?

ИВАН 2 Нету одиннадцати.

ИВАН 3 Нету одиннадцати.

ИВАН 2 А может зря его били?

ИВАН 3 А может зря его били?

ИВАН 1 А может зря его били?

ИВАН 1 Водку-то они выпили.

ИВАН 2 Водку-то они выпили?

ИВАН 3 Водку-то они выпили?

ИВАН 1 Можете сами проверить.

ИВАН 2 Можем сами проверить?

ИВАН 3 Можем сами проверить.

(Снова притухает свет и выплывает незабываемая музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Снова раздвигается задник и видно залитое светом знакомое пространство 3-х снов. Снова стоят 3 поллитра, по поллитру на сон. Выбегает 1 спортсмен и уверенным бегом бежит по верхнему сну Ивана 1 прямо к бутылке. И надо заметить, что оставили мы его, 1 спортсмена, в самом плачевном состоянии, а теперь он снова весел, здоров и белоснежен, как тот же самый, что и вначале, ангел. Эта метаморфоза еще раз подтверждает, что пространство сна не подвластно нашим завистям, амбициям и местам. 1 спортсмен подбегает к пол-литру в своем сне, то есть во сне Ивана 1, и выпивает его. Выпивает на зависть всему залу. Потом на зависть всему залу он выпивает пол-литру из сна Ивана 2, и, видя, что никого не видно и не предвидится, выпивает третью пол-литру. Это прекрасно! Это просто замечательно! Спортсмен доволен и с остатком в третьей бутылочке возвращается в положенный ему сон. В это время выбегают, каждый по своему сну, Иван 2 и Иван 3. Им тяжело, одежда явно не приспособлена для бега и для появления на таком освещенном участке сцены. Они замечают 1 спортсмена, замечают отсутствие своих поллитров, и по их лицам пробегает воспоминание ужасного рассказа Ивана 1.)

ИВАН 2 Это водка?

ИВАН 3 Это водка?

СПОРТСМЕН 1 Это водка.

ИВАН 2 Ну и погодка!

ИВАН 3 Ну и погодка.

1 спортсмен Ну и погодка?

ИВАН 2 Дай немного.

ИВАН 3 Дай немного.

1 спортсмен Дать немного?

ИВАН 2 Дай немного.

ИВАН 3 Дай немного.

1 спортсмен Как же я из сна Ивана 1 дам вам в сны Ивана 2 и Ивана 3?

ИВАН 2 Вкусно?

ИВАН 3 Вкусно?

1 спортсмен Вкусно.

ИВАН 2 Столичная?

ИВАН 3 Столичная?

1 спортсмен Столичная.

ИВАН 2 Ну и погодка.

ИВАН 3 Ну и погодка!

1 спортсмен Ну и погодка?

ИВАН 2 Хорошо пошла?

ИВАН 3 Хорошо пошла?

1 спортсмен Хорошо пошла.

ИВАН 2 Значит, водка?

ИВАН 3 Значит, водка?

1 спортсмен Значит, водка.

ИВАН 2 Значит, столичная?

ИВАН 3 Значит, столичная?

1 спортсмен Значит, столичная.

ИВАН 2 За четыре двенадцать?

ИВАН 3 За четыре двенадцать?

1 спортсмен За четыре двенадцать.

ИВАН 2 Не зря били.

ИВАН 3 Не зря били.

1 спортсмен Не зря били?

ИВАН 2 Бей его!

ИВАН 3 Бей его!

1 спортсмен Бей его?

( Надо сказать, что Иван 1 проснулся задолго до призыва: Бей его! и внимательно слушал. По мере нарастания ситуации он все приближался, приближался и приблизился так, что на последних словах он уже вполне в пространстве сна и кричит вместе с остальными Иванами: Бей его! Бей его!

Тут снова начинается безобразная сцена. Но в это время на помощь 1 спортсмену прибывают его коллеги, и, поскольку они более квалифицированы в этом вопросе, чаша весов склоняется в их сторону, и они разделывают Иванов под дуб, под ясень. Гром. Шум. Треск, разве что не молнии. Сны ломаются и разлетаются во все стороны. Кто-то хватается за задник, срывает его, падает вместе с ним вслед снам. Рушится буквально все, даже время, это нужно правильно понять. Музыки из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского, даже если она и есть, ее нет. О времена! О люди! О нравы! О пережитки! О народы! О, бедная моя жена, о чем так горько плачешь?

Тут мне хочется коснуться одного, как раз к этому времени назревшего вопроса. Убивая образ, убивая самое понятие образа, вправе ли автор лишать актера того единственно оставшегося содержания, с которым он выходит на сцену — его личности, его человеческого, этического и гражданского я? Но, с другой стороны, навязывая актеру четкий характер, определенный конкретными чертами, не совершает ли автор большего, лукавого, несмываемого насилия над человеческим, этическим и гражданским я актера? Не происходит ли от этого всепроникающего извращения? Нет, выход только один: получится как получится. Так к этому, собственно, все и идет. Все идет к этому, и не только у нас.

И в зале нам не нужны ни смешки, ни тишина. Нам не нужен аплодирующий зритель, нам не нужен оценивающий зритель, нам не нужен понимающий зритель, нам не нужен участливый зритель, нам не нужен восторженный зритель.

Нам нужен зритель не помнящий себя.

Свет притухает, притухает, еще притухает, но кое-что разобрать можно. Можно разобрать, например, что лежат обломки чего-то грандиозного, лежат люди в серых одеждах. Можно заметить, как ангелы, тьфу! оговорился — спортсмены, по-прежнему белые и непомятые, стайкой, непричастной к событиям, проплывают тихо за кулисы. Кажется, что звучит музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Но это только кажется. Оттуда, куда только что проплыли спортсмены, словно вызванный ими из сна в явь, выходит милиционер в форме. Он красив, высок, молод, блестящ, почти как старший сын Квашнина-Самарина или Юджин О’Тул. Он подходит к Иванам и говорит: «Эй, вставайте». Они молчат. Он повторяет: «Эй, вставайте». Они встают. Вид их ужасен: синяки, кровоподтеки, лохмы и без того непривлекательной одежды. Все ужасно, ужасно, ужасно. Но они на сцене, и это смотрится.)