Дмитрий Пригов - Места

МИЛИЦИОНЕР Эй, вставайте!

ИВАН 1 Что, открыли?

ИВАН 2 Что, открыли?

ИВАН 3 Что, открыли?

ИВАН 1 Уже одиннадцать?

ИВАН 2 Уже одиннадцать?

ИВАН 3 Уже одиннадцать?

МИЛИЦИОНЕР Да ведь это…

ИВАН 1 Понимаем, понимаем.

ИВАН 2 Понимаем, понимаем…

ИВАН 3 Понимаем, понимаем…

МИЛИЦИОНЕР Ну и погодка.

ИВАН 1 Ну и погодка!

ИВАН 2 Ну и погодка!

ИВАН 3 Ну и погодка?

МИЛИЦИОНЕР Но ведь это…

ИВАН 1 Это случайно.

ИВАН 2 Это случайно.

ИВАН 3 Это случайно.

МИЛИЦИОНЕР Ведь это…

ИВАН 1 Это не повторится.

ИВАН 2 Это не повторится.

ИВАН 3 Это не повторится.

МИЛИЦИОНЕР Ведь…

ИВАН 1 Мы тихонечко.

ИВАН 2 Мы тихонечко.

ИВАН 3 Мы тихонечко?

МИЛИЦИОНЕР Это…

ИВАН 1 Понятно.

ИВАН 2 Понятно?

ИВАН 3 Понятно.

МИЛИЦИОНЕР Да ведь магазин закрыт на учет.

ИВАН 1 На…?

ИВАН 2 На…?

ИВАН 3 На…?

( Здесь включаются прожектора на всю свою неземную мощь, и следует заключительная сцена из бессмертного «Ревизора» Николая Васильевича Гоголя в постановке МХАТа.

Весь текст, заключенный в скобки, так называемые у нас, в театральном мире, ремарки, как вы уже догадались, абсолютно ни к чему. Ну, буквально, ни к чему. Но если кому-либо взбредет в голову осуществить эту милую инсценировку, ей ведь все-таки не откажешь в веселости, игривости и недлинности, то все, сказанное за рамками пьесы, может быть подано через репродуктор или мегафон, например, из-за спины зрителей. Нет, лучше им в лицо. Нет, пожалуй, все-таки лучше из-за спины. Или в лицо? Нет, все-таки лучше из-за спины.

Но все равно, самая правильная пьеса представляется мне следующим образом: выходит из кулис человек, доходит до центра сцены и падает в люк, в это время появляется второй человек, тоже доходит до середины сцены и тоже падает в люк, потом появляется третий человек и на середине сцены падает в люк, потом четвертый человек падает в люк, потом пятый падает, потом падает шестой, падает седьмой, потом восьмой, потом девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый…

Итак, мы начинаем.)

Все это происходит, или происходило — уже неважно — на сцене. И не надо доказывать, что в жизни. Потому что, что на сцене — это и так ясно, а что в жизни — зачем?

Сцена представляет собой один черный раструб, словно труба гигантского граммофона. В глубине — небольшое окно (без присутствия какой-либо масштабной вещи размера его не понять, но когда появляется человек и, точнее, когда он приближается к окну, то понятно, что оно в половину размера обычного домостроительного), от него расходятся расширяющиеся полосы черной материи, которые и образуют раструб. Впереди стороны этого раструба вырастают во весь размер сценической рамы. Пол и потолок этого странного помещения соответственно — наклонны. Раструб выполнен из черной-черной светопоглотительной материи. Ни щелочки, ни трещинки, ни какого-то там светопроникновения. Нечто безродное и бесполое. Только когда начинает работать какой-то неведомый залу (представляется, что непомерно огромный) компрессор, то затягивая все (кажется, даже и зрительный зал), то наоборот — выбрасывая через вышеупомянутое окно в раструб жуткие потоки воздуха, начинают страшно трепетать нашитые на боковых поверхностях этой черной гидродинамической трубы лоскуты, невидимые доселе и всколыхнутые, как листья, жутким движением, содроганием и ревом.

Надо сказать, что зрительному залу очень неуютно. Только сознание того, что людей в зале много, что всех сразу все равно не съешь, не затянешь, не расплющишь (правда, зато, обоймешь, застигнешь, уловишь), заставляет зрителей не разбежаться, а сидеть и ждать. И при первой же попытке подавить начальный инстинктивный страх зритель подпадает под гипноз затягивающего нечто (я не говорю: пространство; потому что, как станет ясно из дальнейшего, здесь изображено не пространство). И зритель здесь есть, как он есть в те редкие минуты, после которых он опоминается и не может вспомнить, где он был.

Теперь, собственно, идет самое важное пояснение. Вся глубина раструба каким-либо способом (уж не знаю — линиями, степенью освещенности ли, или чем другим) поделена на 3 зоны. Это есть — прошлое, настоящее и будущее. Значит, весь раструб — это время, взятое как география. Время — это география, а вечность — это взгляд на нее. Собственно, зрительный зал оказывается в положении вечности.

И потом, когда зритель осознает это, он чувствует, что как будто приподнимается над креслом, в голове какая-то легкость и поташнивание.

Действие происходит в трех зонах. Но поскольку действие движется не в естественно-природном течении времени, то в прошлом действие как бы двукачественно (вроде как в английском Pаst Perfect и Present Perfect одновременно), в зоне настоящего — оно однокачественно, а в будущем — бескачественно, зато множественно.

В зоне настоящего (это средняя зона, зона прошлого — сзади, а зона будущего — самая ближняя к залу) стоит один стул, спиной к зрителям. В прошлом, у ярко светящегося окна, стоит такой же стул и кровать, сразу заметно, что они несоответственно глазной перспективе уменьшены, но в то же время несоответственно резкому перспективному сокращению раструба, увеличены. От этого перспективного противоречия, даже, скажем: перспективной склоки, — сначала режет глаза, но когда сознание одно отдает временной перспективе, а другое — антропологической, то все улаживается.

С точки зрения рассказа, действующих лиц двое — герой и все остальное, с точки зрения автора — герой и зрительный зал, с точки зрения зала — один герой, а с точки зрения героя — время. Вот я сказал: время. А время ли? Есть ли у действующего герой, кроме самого себя?

Что же еще осталось? Да, про актера. Актер мне нужен для всего этого вполне определенный. Уж не знаю, должно ли все это быть структурой самой его личности, просто ли мастерством и техникой — не знаю. Но мне нужно, чтобы он гаерничал, клоуничал, шутовничал и при всем при этом постоянно прислушивался к чему-то внутри себя, к чему-то не очень понятному и легкому, я бы сказал, легко звучащему. Чтобы он мог застыть посреди трюка, заслушавшись этого, и только один пальчик, на левой, скажем, руке, еще не расслышавши этого легкого, как колокольчики в снежную пургу, звучания, один по инерции продолжал начатый трюк. Такой актер мне нужен всегда. А другой актер ко мне и не приходи. Другой мне не нужен. Другой нужен другому. Другой мой не нужен.

Какой мне нужен зритель? Зритель мне нужен любой. Какой нужен любому и весь остальной, какой никому не нужен. Зритель мне нужен абсолютно любой.

Тут зритель замечает, что на стуле в настоящем, верхом на стуле сидит человек. Может, он курит, может, нет. Может, жует что-нибудь. Это неважно. Он говорит. Ясно, что он говорит не только что пришедшую ему в голову мысль, но и не кредо.