Хэнк Грин - Совершенно замечательная вещь

Долгая пауза. Машина «Скорой помощи» остановилась перед реанимацией, и я услышала голоса людей на улице. Джессика схватила карту и спрятала в форму, а как только двери «Скорой помощи» открылись, начала монолог, предназначенный для врачей больницы:

— Женщина, двадцать три года, неглубокая рана в левой верхней части спины между лопаткой и позвоночником, третье и четвертое ребра, возможно, сломаны. Признаков повреждения позвоночника или пункции легких нет. Рана закрылась, но все еще кровоточит. Артериальное давление сто двадцать на восемьдесят, наполнение капилляров хорошее, никаких признаков внутреннего кровотечения…

Так продолжалось еще некоторое время. А потом меня резко взяли в оборот. Рентген, обезболивающие, уколы, мазки, швы.

За следующие два дня меня навестило множество народа. Первыми (насколько я помню, какое-то время меня держали на обезболивающих) явились пара ребят из полиции.

— Мисс Мэй, я офицер Баркли, это офицер Баррет, нам нужно задать вам несколько вопросов по поводу нападения.

— Честно говоря, я многого не знаю, но постараюсь вам помочь.

— Что вы делали во время нападения?

Это не казалось особенно актуальным, но они были полицейскими, поэтому я просто сказала правду. Я снимала видео о нападениях тринадцатого июля, а также о демонстрации, проходящей на Двадцать третьей улице. Думала ли я, что это опасно? Да, но все равно хотела это сделать.

Мы прошлись по фактам: вот в меня вонзился нож; потом сверху навалился сам парень; затем странное, отвратительное, бесформенное тело мертвой грудой лежит на земле.

— Вы знаете, что случилось с нападавшим?

Я говорила тихо, что для меня необычно, но стоило сделать глубокий вдох, и рана снова ныла.

— Что-то очень странное. Я знаю, что Энди его не убивал, хотя с готовностью бросился мне на выручку. Что бы ни случилось с этим парнем, это было ненормально.

— Кстати о вашем друге Энди. В его камере не было карты памяти.

— О, боже! — воскликнула я. — Ужасные новости! — А теперь я лгу полиции. На мой взгляд, звучало совсем неубедительно. — Она должна была быть в слоте, он же профи.

— Как, по-вашему, возможно, что карты там и не было?

Я ощутила, что ступаю на зыбкую почву, и решила оставить пути для отступления:

— На Энди не похоже, но в принципе может быть. Иногда, когда камера трясется, слот открывается, и карта может выпасть. — И затем для пущей убедительности добавила: — Обязательно нужно найти эту карту! Мы же не сможем переснять это видео! Такой шанс выпадает раз в жизни! — Теперь я говорю громче, боль заглушает адреналин от лжи. Это абсолютно ужасно.

— Мисс Мэй, учитывая обстоятельства, разве нет более насущных проблем, нежели ваше видео?

— У вас своя работа, у меня своя.

Они снова обсудили все со мной и сказали, что мне придется написать свидетельские показания, как только я почувствую себя лучше.

— Учитывая обстоятельства, мы поставим офицера у вашей палаты.

Это заставило меня задуматься — две попытки убийства менее чем за двадцать четыре часа, и полиция знала только об одной из них. Мне пришлось гадать, почему Карл спас меня, но не спас других людей. Мне пришлось гадать в одиночку и, может быть, слишком долго.

Я еще толком не рассказала вам о своих родителях. Не потому, что не люблю их. На самом деле, наоборот, они очень заботливые и милые люди. Существовало клише, что ни один родитель не хотел, чтобы его чадо отправилось в Колледж визуальных искусств (где отучились Энди, Майя и я). Это до смешного дорогое учебное заведение, поэтому многие ученики — это дети врачей, юристов и инвестиционных банкиров, и мало кто из этих родителей видит в художественной школе лучший путь к долгосрочной перспективе. Но когда мои однокурсники обменивались страшилками, какие битвы им пришлось выдержать, чтобы родители дали «добро» на этот колледж или просто позволили им платить за себя самим, мне действительно нечего было сказать.

Мои родители заметили мое увлечение и сделали все возможное, чтобы помочь мне сюда попасть. Я упоминала ранее, что они владеют компанией, которая производит и продает машины для дойки коров. Они захотели открыть этот бизнес, пройдя летнюю стажировку на маленькой молочной ферме, после того как окончили колледж по специальности «политология». Родители решили, что системы, используемые на фермах, непрактичные и неэффективные, и пять лет спустя их компания уже снабжала оборудованием половину небольших молочных ферм Северной Калифорнии. К тому времени, как я поступила в колледж, они охватили большую часть северо-запада США и организовали поставки по всему миру. Наняли людей для выполнения повседневной работы, а сами приходили всего на несколько часов.

Поскольку родители на самом деле не знали, как добились успеха, и это, конечно, не имело ничего общего с их образованием, они решили, что я могу делать что угодно. Их это устраивало. Они по-прежнему владели бизнесом и «управляли» им, но в основном, с тех пор как я уехала в колледж, помогали местным некоммерческим организациям и путешествовали, чтобы попасть на концерты любимых групп. Некоторые родители беспокоятся, что их дети растрачивают свое наследство. Я беспокоилась о том, что мои родители растратят его до того, как оно до меня дойдет.

Они просто были очень счастливыми людьми. Может быть, я такая язва, потому что устала от их непрекращающейся радости. Хотя недостаточно устала, чтобы когда-либо выкинуть что-то истинно бунтарское.

Вот пример их поддержки: когда я позвонила им из больницы, они не стали сразу волноваться, не заплакали и не спросили меня, как я могла подвергнуть себя такой опасности. Мы поболтали о том, что сказали врачи (все в порядке, хотя пара ребер сломана), они сказали: «Мы так рады, что ты цела», — а затем…

— Робин говорит, что получил твою записку и обо всем позаботится. — Это была моя мама.

— Записку? — не поняла я.

— Да, ту, которую ты оставила на стойке регистрации.

Я не оставляла записку; я оставила карту памяти. Папа вступил в разговор, не дав мне возможности разобраться:

— Он также просит не звонить и не писать кому-либо об этом. Тебе сейчас нельзя волноваться.

— Хм, хорошо. — С какой стати Робин впутал в дело моих родителей?

Снова мама:

— Он очень настаивал. Говорит, что об этом вопросе позаботятся, а он сам скоро к тебе приедет. Так ты никому не позвонишь и не напишешь?

— Наверное. — Лгать полиции — это одно, обманывать моих милых родителей — совсем другое.

Папа:

— Робин сказал, ему нужно, чтобы ты пообещала, что не будешь звонить или писать кому-либо, кроме нас.

— Как странно.

— Мы же ему доверяем, да? — спросил папа.