Коллектив авторов - Искусство революции

То, чего нет сегодня.Или почти нет. Или этого мало! Несмотря на подавление личности, даже полное уничтожение, раздробление и поедание, поглощение её, всё же находились стоические или даже героические люди, которых и крепостное право сломить не могло. Назовём их противниками крепостного права — явными или скрытыми, и даже своеобразными революционерами, которые в те годы назывались бунтовщиками (революционер с точки зрения людоеда-подавителя, поработителя и предателя — продавца-покупателя людей — всегда был, есть и будет «бунтовщиком»! ). Вот их имена по «Пошехонской старине»: Федос, Мавруша, Аннушка, Ванька-Каин, Сатир-скиталец.

Федос — родственник, родной племянник мужа «матушки», который, оказавшись круглым сиротой, попытался поискать счастья у «родни», отмахав пешком из Оренбургской губернии тысячи вёрст! Тётушка с дядюшкой приняли родственника — тоже барина — в штыки и унижая — но всё же приняли. Их сердце — в их случае лишь полый мышечный орган для перекачки крови — несколько оттаяло лишь после того, как Федос зарекомендовал себя прекрасным работником, не пьющим и весёлым человеком. Подружившись с детьми — своими двоюродными братьями и сёстрами, он им высказал совершенно революционную даже, к сожалению, для наших современников, мысль:

— Вы, поди, и не знаете, какой-такой мужик есть… так думаете, скотина! Ан нет, братцы, он не скотина! Помните это: человек он! У бога есть книга, так мужик в ней страстотерпцем записан…» (с. 186). Так-то, временные и незаконные господа-капки (т. е., закапыватели, похоронители! ) для стран, культур и народов — страстотерпцем, а вовсе никаким не — вообще-то в жизни полезнейшим — «совком»! Потом, глядя на порядки в доме тётушки, где даже дети впроголодь жили, Федос сказал одной из сенных девушек:

— Посмотрю я на вас — настоящая у вас каторга! (с. 187).

Эти слова, переданные матушке, вызвали её гнев. И если она ранее видела в Федосе «беглого солдата», то теперь она объявила его бунтовщиком и пригрозила представить его, как бунтовщика, в земский суд. — «Представьте!» — отвечал он безучастно. И Фёдос действительно бежал, но совсем не из армии, а от тётушки с «родным» дядюшкой (по сути — чужого и для самого себя, полностью отчуждённого даже от самого себя, от семьи, детей, от самой своей же живой жизни «человека») , который относился к Федосу равнодушно, почти гадливо — так же, как относился и к самому себе, и к жене и к родным детям (что не мешало ему быть мелочно и истово религиозным!). Но однажды Федос исчез — без следа, без какого-либо признака и более уже не появился. Но матушка была довольна: «…От убытка бог избавил!» (с. 188). Ну, а кто ж ещё!! Добавим — как и от прибытка — духовного, морального, нравственного — тоже!

Мавруша . Она была вольной девушкой, которая вышла замуж за крепостного художника и потому сама стала крепостной. Между барыней и Маврушей развернулась настоящая, подлинно тотальная война с линией фронта по разорванным душам Мавруши и её мужа и атрофированной душе их насилием навязавшейся духовно-больной «хозяйки»: барыня всячески принуждала её к выполнению крепостных обязанностей, а Мавруша категорически отказывалась:

— Не стану я господскую работу работать! Не поклонюсь господам! — твердила она…

— А если барыня отстегать тебя велит? — говорил муж (позже она его разлюбила и возненавидела: рабство убило, растворило — как гной или агрессивная серная кислота — даже настоящую, подлинную любовь).

— И пускай. Пускай как хотят тиранят, пускай, хоть кожу с живой снимут — я воли своей не отдам! (с. 316). Все домочадцы с удивлением и страхом следили за этой борьбой якобы ничтожной рабы с якобы всесильной госпожой. Госпожа не победила: Мавруша покончила с собой. С нашей точки зрения глава XIX «Мавруша-новоторка» одна из самых трагических, подлинно страшных и в то же время героических в «Пошехонской старине», которая никого не оставит равнодушным — а у равнодушных, полагаем, разбудит (быть может!) душу и совесть!

— Аннушка — старушка, формально не крепостная, просто временно жившая в доме у Затрапезных. Она проповедовала теорию «благодарного повиновения рабов», т. е., что бы ни сделал барин, следует терпеть и благодарить: «Повинуйтесь! Повинуйтесь! Повинуйтесь!» — твердила она (с. 302). За это тот, кто повинуется, получит царствие небесное! Экая биржа! Казалось бы, что тут плохого? Уж тем более — бунтарского или революционного? Даже вроде бы выгодно людоедским господам! Однако помещики считали такие рассуждения бунтом. Им не угодишь: не повинуешься — бунтарь, и «идейно» даже повинуешься — тоже бунтарь! Но их всё же можно и понять , ибо получалось, что Аннушка в рай попадёт, а «матушка» — в Ад, где и будет вечно «лизать раскалённую сковородку». Кому из богачей такая философия может понравиться? К тому же, ведь и в этой, реальной жизни, на Земле — в «этой философии» содержится явное осуждение — пусть и прикрытое — и неприятие господ и их вида и безобразного образа жизни вообще, что, естественно, не могло не вызывать у них глухого страха, тревоги, неуверенности и опасений. А тут как раз вышел царский указ, препятствующий продавать крепостных людей иначе, как в составе целых семейств (до этого же при продаже семьи могли запросто разлучить и разлучали — даже детей с родителями!!!). Аннушка заикнулась только: «Милостив царь-батюшка. И об нас многострадальных рабах вспомнил…». Но матушка её прервала и отправила для расправы — на конюшню! Аннушку, несмотря на её уже вполне древнюю старость, высекли — простой и чистый пример терроризма (запугивания, забивания духа и желания любого сопротивления!) и того, кому и для чего он в своём возникновении выгоден и нужен — именно угнетающему классу для удержания подавленных, ограбляемых и управляемых в рабстве-подчинении. Приходилось Аннушке говорить и более крамольные вещи. Она утверждала, что и у господ есть обязанности перед рабами (а это фактически уже изложение в закамуфлированной и бессознательной форме буржуазно-демократически революционнейшего «Общественного договора» Жан-Жака Руссо!), что «над телом рабским и царь и господин властны…, а над душою властен только бог» (с. 308). С тем и умерла. Вряд ли сама Аннушка понимала, в чём же состояло её бунтарство, однако достаточно того (на что позднее указывал, например, такой революционер, как Эрнесто Че Гевара), что богачи чувствовали его — чувствовали своим верным звериным классовым чутьём-инстинктом! Сам по себе феномен Аннушки — удивительный, хотя бы тем, что, будучи «рабыней по убеждению», так сказать, «идейной рабой» — её тем не менее считали смутьянкой и во-многом именно за то, что у неё вообще была некая, пусть и очень туманная, зачаточная и запутанная, но всё же система идей об общественной жизни и её морально-нравственных началах и законах.