Андрей Клепаков - Опекун

— Вставай, вставай, — подбодрил я ее.

Машка встала и зашаталась, ловя равновесие. Она пошевелила пальцами.

— Щекотно! — закричал я. — Пальцами не царапайся.

Машка специально поелозила по мне ногами.

— Зараза! — крикнул я, из-за смеха с трудом напрягая живот.

— А попрыгать?

— Прыгай, только не щекочись.

Машка подпрыгнула. Я принял удар, но было не в кайф. Она подпрыгнула еще раз, я ловко вывернулся, и Машка приземлилась на песок. Я вскочил, сгреб ее и закричал:

— Так я, значит, старый и больной, и меня девушки не любят? Ща проверим!

Я поволок Машку в воду, уронил в пену прибоя. Машка визжала.

— Не любят? — спрашивал я, бултыхая ее в брызгах волн.

— Любят, любят, — кричала Машка, выныривая и отплевываясь.

Я плюхнулся рядом. Она сразу залезла на меня, схватила за шею.

— Очень любят, — и макнула мою голову в воду. Я чуть не захлебнулся. Вскочил, врезался спиной в какую-то тетку. Тетка заверещала по-немецки.

— Гитлер капут! — крикнул я и потащил Машку на глубину.

— Русиш швайн! — донеслось мне в спину. Машка висела на мне.

— Очень любят, — повторила она, отцепилась от меня и крикнула: — Я к берегу.

— Маш, я быстренько туда и обратно.

Она согласно махнула рукой, я поплыл.

«Ду, дид, дан, райт, роут, риттен», — выдыхал я в воду, загребая кролем.

«Квадратики тебе нужны, — думал я, плывя обратно. Вспомнил о гантелях, закинутых за диван. — Будут тебе квадратики. Через полгода будут».

Возвращаться в Москву не хотелось до слез. Две недели пролетели в три дня.

— Мы ведь поедем на море еще? — сто раз на день спрашивала Машка.

— Обязательно.

— Сюда же?

— Зачем сюда? В другое место. Мир большой, морей и океанов много, смысл в одно и то же место ездить? Придумаем куда.

— Я хочу сюда, здесь очень клево.

— Машунь, хочешь сюда, поедем сюда. No problem.

В Москву Машка заставила тащить этот огромный орех.

— Машунь! На фига нам нужна эта черная задница? Давай не попрем, — просил я.

Ребенок был неумолим,

— Хочу райский плод.

— Какой, на фиг, райский. Обычный кокос. За него пошлину платить надо.

— Хочу!

— Блин!

— Хочу!

— Черт с тобой. Покупай.

— Вот этот, — Машка ткнула пальцем в самый большой.

— А-а! — закричал я.

— Сертификат для таможни, — протянул нам красивую бумагу улыбающийся продавец.

— Еще за перевес платить, — вздохнул я.

Москва встретила холодом и дождем, весна была поздней. После пляжа это было особенно противно.

Пока ждали багаж, я заказал такси. Потом мы сидели в кафе, я пил чашку кофе, Машка зевала рядом, обнявшись со своим кокосом. Перелет был, конечно, утомительным. Вдруг Машка чихнула.

— Не заболела бы ты у меня в таком холоде, — подумал я.

Я только поставил пустую чашку, как позвонил таксист и сказал, где стоит машина.

В такси Машка заснула, я тоже клевал носом и думал об Аркадии. На душе было погано.

Машка все-таки заболела. Горло, сопли, кашель, температура.

Я поил ее горячим молоком с «Боржоми», чаем с медом и малиной, натирал спину и грудь барсучьим жиром. Таблеток не давал. Я вообще за немедикаментозное лечение. Мы полоскали горло содой с йодом, страдали, болели, слушали мои сказки. И постоянно лезли ко мне обниматься и целоваться.

Позвонили из школы. Спрашивали, куда пропала Маша. Не уехала ли она снова к отцу. Я объяснил, что заболела, и вызвал врача, так как в школе потребовалась справка.

Врач послушала, посмотрела горло, поставила ОРВИ, выписала кучу таблеток. Таблетки мы проигнорировали, а через неделю Маша была здорова.

Еще через неделю был суд. Я надеялся, что они обойдутся без Машки, но ее все же вызвали.

Машка держалась молодцом. Ответила на все вопросы. Четко следовала нашей легенде, выдержала все крики Аркадия, что он ее пальцем не тронул.

Только была очень бледной и на отца старалась не смотреть.

Аркадий все отрицал, и побои, и наркотики, обвинял меня в клевете и подставе. Я только пожимал плечами да разводил руками.

Зачитали приговор. Аркадия лишили родительских прав за жестокое обращение с дочерью и дали семь лет за хранение в особо крупном размере.

Я подумал, что никогда в жизни не забуду его затравленного взгляда, брошенного на меня из-за решетки. Понадеялся, что Машка на него в этот момент не смотрела.

Но она смотрела. И она сломалась. Все-таки она совсем маленькая.

Машка вскочила и звонким голосом крикнула:

— Он ни в чем не виноват! Это мы все придумали и подстроили!

В суде мгновенно установилась мертвая тишина. Я тоже зачем-то вскочил, зажмурился и прошептал:

— Ах, Машка, Машка, что же ты наделала.

Начавшая уже вставать, судья снова опустилась на место.

— Что значит подстроили? Объясни, пожалуйста.

— Это я подложила наркотик.

— А где ты его взяла? — в полном недоумении спросила судья.

— Сережа дал.

— А побои? Кто тебя бил?

— Он и бил. А я терпела. Потому что люблю его и хочу с ним жить, а не с ним, — и Машка показала пальцем на Аркадия.

Тот, глядя на меня, вцепившись в прутья решетки, закричал:

— Я так и знал, что это твоих рук дело! Сука!

Машка вдруг закрыла ладошкой рот, вскрикнула, схватилась руками за голову и прошептала:

— Что же я наделала.

Она бросилась ко мне, я подхватил ее на руки, Машка закричала:

— Прости меня!

Я прижал ее к себе,

— Ничего, Машунь, может быть, это лучше, чем всю жизнь носить в себе.

— Прости! — кричала Машка. Потом она вдруг обмякла, глаза ее закатились. Обморок — понял я.

Кто-то закричал:

— Врача!

— Она спит, — сказал я, — не надо ее будить, пусть спит.

Я понимал, что обнимаю свою девочку последний раз.

Появился врач с нашатырем, и Машу у меня забрали. Она открыла глаза, обвела взглядом помещение суда и закричала. Она кричала не останавливаясь. Опрокидывая стулья, я бросился к ней, схватил, прижал к себе. Машка сразу замолчала, ее только била крупная дрожь.

Девочку снова вырвали из моих рук. Меня держали несколько человек. Машка опять начала кричать. Врач, засучив ей рукав, пыталась сделать укол, Машка билась в чужих руках.

— Дайте ее мне! Она сразу успокоится! Ты ей так руку пропорешь! — крикнул я.

— Ничего, и не таким кололи, — спокойно сказала врач, изловчилась и вогнала шприц в плечо ребенка.

Мы с Машкой вскрикнули одновременно. Доза, наверное, была лошадиная, потому что Маша затихла и повисла на руках державшего ее солдата.

Меня задержали в зале суда. Я молча смотрел, как уносят Машку, когда почувствовал, как защелкнулись наручники на моих запястьях.

Но ничего особо страшного не произошло. В СИЗО меня долго не продержали. Повезло. «Да здравствует советский суд — самый гуманный суд в мире!» Мне дали трояк. Условно. И выпихнули вон. Собственно, у них и предъявить мне было особо нечего. Машка с ума не сошла, от всех показаний отказалась и замолчала. Я тоже молчал. Все отрицал и молчал, не давая никаких объяснений происшедшему. В конце концов, банку с коксом нашли не в моем доме и не с моими отпечатками. И еще, у меня был очень хороший адвокат.