Андрей Клепаков - Опекун

В вольво Машка начала рассказывать.

— Было очень страшно. Они пришли, я только легла спать. Их было много, с автоматами, и собака была. Сразу зажгли везде свет. Банку нашли быстро, говорили, что собака унюхала, я слышала. Соседей зачем-то приводили. Потом еще долго чего-то искали, всю квартиру перевернули. Ты в комнаты не заходил, там черт-те чего делается.

Папа ругался, кричал, что ничего не понимает, что это не его, что его подставили. Потом успокоился, они что-то долго писали, разговаривали спокойно.

Спросили у меня, с кем я могу остаться, я сказала про тебя. Мне велели тебе позвонить. Потом все ушли, увели папу, со мной остался только один.

Это все? Все кончилось? — спросила Маша.

— Нет, конечно, еще много всякой фигни будет, но самое главное, ты снова со мной. Поехали домой, — и я завел машину.

Ехали молча. Дома я отправил Машку в душ, чтобы хоть чуть смыла с себя весь этот кошмар.

Уложив Машку, зевая постелил себе на диване. Уже светало. Будильник я отключил к чертовой матери. Только разделся, открылась дверь, вошла Маша в обнимку с подушкой.

— Я не могу одна там, мне страшно. Можно я с тобой?

— Можно, — кивнул я.

Машка легла, прижалась ко мне, я ее обнял, она пару раз всхлипнула и через секунду уже спала. Я осторожно высвободил руку из-под ее шеи и чуть отодвинулся.

Черт, у меня почти полгода не было женщины, и мой организм вдруг решил мне об этом напомнить.

— Нашел время, козел, — сказал я ему и принялся вспоминать английские неправильные глаголы. Помогло.

Утром, вернее уже днем, меня разбудила Машка.

— Сереж, — позвала она, — я вся в крови, и у меня ужасно болит живот.

— Началось, — подумал я, — все одно к одному.

Я вскочил, дал Маше капсулу «Нурофена» и побежал в аптеку за прокладками.

Завтракать Машка не стала, выпила только сок. Свернувшись в клубочек, она лежала на диване, я сидел рядом. Маша прижимала мою руку себе к животу.

— И что? — она открыла глаза. — Так теперь будет каждый месяц?

— Тяжелая женская доля, — свободной рукой я погладил ее по волосам. — И это одна из ее составляющих.

— Да, блин, умеешь утешить, — простонала Машка, пошутив как-то очень по-взрослому. — Лучше бы я была мальчиком.

Я представил на ее месте мальчишку. Усмехнулся, наклонился и тихонько поцеловал в ухо.

— Нет, лучше девочкой, — шепнул я.

— Ой, как же болит, — протянула Машка.

— Машунь, нам еще к врачу сегодня, кровь из носа.

Машка укусила меня за ногу.

— Про кровь лучше не говори!

Я зарылся носом в ее волосы.

— Машка! Как же я тебя люблю!

— Я тебя тоже, — сильнее прижимая мою руку к животу, выдохнула она.

После второй капсулы «Нурофена» Маша оказалась способной доехать до поликлиники. Предварительно я позвонил в опеку, рассказал нашу историю Татьяне Андреевне. Та поохала, конечно, и мы договорились, что после медицинского освидетельствования я с Машей приеду к ним.

В поликлинике Машку осмотрели, отфотографировали и написали заключение, что девочка постоянно, по крайней мере, в течение последних десяти дней подвергалась периодическим избиениям.

В опеке Татьяна Андреевна повела нас к начальнику. Рассматривать фотографии и читать заключение сбежалось пол опекунского совета. Я рассказал еще и про наркотики и арест.

— А за что он тебя бил? — спросила Машу инспектор.

— Да за все, — пожала плечами Маша. — Чашку разбила, двойку получила, посуду не помыла.

— Вот ко… — Татьяна Андреевна закашлялась. — А таким порядочным казался. На вас еще последнее время постоянно жаловался. Говорил, что вы плохо на девочку влияете. А сам еще и наркоманом оказался. Кошмар.

— Татьяна Андреевна, я бы хотел, чтобы Маша со мной навсегда осталась, что мне надо для этого делать? — спросил я.

— Маша, а с кем тебе больше хочется жить, с папой или с дядей? — спросила начальник опеки.

— С дядей, конечно, я его люблю.

— Сейчас я сделаю копии с фотографий и заключения. В прокуратуру мы сами сообщим. Я думаю, что материала для лишения родительских прав вполне достаточно. Еще и наркоман, или торговал, а это еще хуже.

По дороге домой мне позвонили из полиции, попросили подъехать. Я рассказал про избиения и про медицинское освидетельствование. Там крякнули и сказали, что свяжутся позже.

Через четверть часа позвонили снова, пригласили на завтра к пятнадцати ноль-ноль.

Я ответил: «Есть!» и взял руку под козырек.

Машка подвывала рядом и просила ехать быстрее. Я старался как мог, то и дело выскакивая на выделенку. Расположение камер на Ленинском я помнил наизусть.

Дома Машка влетела в ванную, включила душ, а потом заорала мне, чтобы я принес ей чистую одежду и прокладки. Дверь она предусмотрительно не заперла.

— Бедная девочка, — подумал я. Потом подумал: — Бедные женщины.

Потом вспомнил одно свое женское воплощение: Средние века, Арабский Восток, невысокое социальное положение, Аравийская пустыня, обильные месячные и полное отсутствие воды. Вот была чума! До сих пор дрожь пробирает. И кроме этого, про ту жизнь я ничего и не помнил. Видимо, это воспоминание оказалось самым ярким.

Господи! — подумал я. — Спасибо тебе, что я мужчина.

Машка вышла из ванной и сразу спросила меня про обед. Живот у нее болел много меньше. Я еще раз подумал: «Спасибо, Господи!» теперь уже про Машку, и мы спустились вниз, в кафе.

На следующий день в три часа я был в ментуре. Следователем оказался тот самый капитан, который говорил со мной в первый раз, когда позвонила Маша.

Мы долго разговаривали. Я довольно подробно описал все события с момента оформления опеки над Машей. Ничего плохого про Аркадия не говорил. Сказал, что сам оказался в шоке, узнав, что тот стал бить дочь. Удивился, что Маша терпела и не пожаловалась раньше. Может быть, боялась, предположил я.

Про наркотики — вообще жесть. Я закончил, сказав, что вся история кажется мне странной, и что Аркадий производил на меня впечатление вполне нормального человека.

Следователь покивал, предупредил, что с Машей тоже захотят побеседовать и попросил никуда из Москвы не уезжать.

— Блин, — сказал я, — а я как раз хотел девочку недели на две к морю отвезти.

Капитан оказался на удивление нормальным, подумал пару минут и разрешил мне уехать. Попросил только согласовать с ним сроки. Я горячо поблагодарил его.

Уже подписывая мне пропуск, он внимательно на меня посмотрел и сказал, что девочке очень повезло, что у нее оказался такой заботливый дядя.

В ответ я улыбнулся:

— Ну, не повезло с папой, так пусть повезет с дядей.

— Конечно, — теперь улыбнулся следователь, — только вот так редко бывает, — и, прощаясь, добавил. — Очень.

Я только развел руками и улыбнулся снова.

Еще через пару дней я возил Машку к дознавателю. Я был удивлен такому названию. Со времени моего последнего общения с милицией в ней много чего изменилось.