Александр Иванов - Я грустью измеряю жизнь

Привет, привет вам, правнучка иль правнук,
Пишу вам на закате своего дня,
А вы, любя и никого не проклиная,
Продолжите стихотворенье за меня…

Прошло уж много лет, минуло лихолетье,
И вновь образовалась связь времён,
И неизвестно, кто, кто в нём?

Превед, превед, далёкий прадед,
Жизнь пьяная, как проститутка, шла,
Ты извини, что рифма шалая,
Но всё же до тебя дошла.

Прости, прости, далёкий прадед,
Наверное, ты шалунишкой был,
И в той ли ты семье свой след оставил?
И внуков тех ли ты благословил?

Тогда не делали анализ ДНК,
Сомнения порой решал лишь пистолет,
В наследственности сплошная мутота,
Но был же след, был след!

Я тоже след хотел оставить,
И быть хотел как captain Grey,
Не получилось, прадед, я просто гей,
И в родословной пора точку ставить.

Как у Шекспира — порвалась связь времён,
История была, но нет уроков,
Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки.

Осень, листья, зябь на лужах,
Пожелтевшая река,
Никому ты здесь не нужен,
Не придёт никто издалека.

Холодно. К дверям стремятся кошки,
Лишь бы дров хватило как-нибудь,
Что-то на душе мне тошно,
Не пора ли мне в последний путь?

Затоплю я раньше печку,
Тепло комнатные сумерки насытит,
На душе мне станет легче,
Мелкий дождь на крышу сыплет, сыплет.

Мелкий дождь на крышу сыплет,
Унося тревогу,
И готов я, Боже, в дальнюю дорогу.

Вот феномен, когда к окну чужому
Прижались горестные плечи,
И череда противоречий
Водоразделом возникла вдруг.

Там за окном все за столом,
Жизнь настоящая — тепло, светло,
Снаружи темнота и стужа,
А здесь ты никому не нужен.

Уходишь осторожно от окна,
Хотя тепла тебе не перепало,
Но появился шанс, не малость,
Увидеть будущее у неизвестного окна.

Я соскабливаю копоть веков,
И в удивлении у меня вспархивают веки:
— Как это мы жили без духовных оков?
Неужели мы недочеловеки?

Широко шагая, заглатываем жизнь на шару,
Неуёмным поедом её выедим,
А надо — крокодилом проползём по земле-шару,
Но никогда не вымрем мы.

И по Земле пошла человеко-крокодила,
И, раскачиваясь пошло,
Она ещё пока далеко не ходила,
Жирные её бока.

Эта человеко-крокодила росла, росла,
Смрадом дыша и всё руша,
И не заметила она,
Что её уши стали как у осла.

Конец истории этой прост,
Крокодила, став удугой,
Вцепилась в Землю-шар по кругу
И с жадным взором вперилась в свой шевелящийся хвост.

Увидел это Бог со своего крыльца:
— Ну не может быть она такою дурой?
Но крокодила, не почуяв своего конца,
Начала заглатывать свой хвост с натугой.

Осиную песню поёт вечер,
По листьям, как по опавшим дням, иду,
И опускаются ко мне на плечи
Века мои, и я под тяжестью бреду.

Что жизнь так безвозвратно тянется,
Словно вода льётся из клейкой лейки?
Запутанным узором вяжутся
Фантазии, идущие ремейком.

Я в мелодию воспоминаний вслушиваюсь,
Как внюхивается в запахи пёс,
И кажется, меня недослушали,
Или я чего не донёс?

Осиной песней льётся осень,
По листьям, как по опавшим дням, иду,
К какой-то необъятной цели я всё бреду.
Иль я в бреду? Бреду в бреду.

А может, мне всё это снится,
И рыжей осени ресницы,
Порфировый её убор,
Её неясный, но светлый уговор.

Пространство било ознобною лихорадкою,
Просачивались в пространство беззвучия плоскости,
Нахально зияла чёрная дыра,
И вдруг, вопреки заскорузлой косности,
Родилась и зазвучала сверхновая звезда.
Звук звезды был пронзительно светел,
И Бог над ней был до шепота трепетен.

Я душу свою раскрыл, чтоб
В душу проникла с неба
Хотя б одна нота,
Но сверху голос идёт: «Квота!»

Как невеста ждёт жениха,
Спешно чертоги свои готовит,
Так и я будто бы впопыхах
Пытаюсь стихи свои моторить.

Подталкиваю их вперёд:
— Ну давайте же, заводитесь!
А они: — Ход заглох, сдох ход,
Не сердитесь.

Я тыкаюсь, как кутёнок,
В титьку Жизни хочу попасть,
Но чувствую я отстранённо —
Будет ночь, когда мне не спать.

И тогда откроются все границы,
Смоются гримы ночи и дня,
И я, даже не будучи принцем,
Буду играть роль короля.

Чувства настороженные, как птицы,
Из пересеченья взглядов, глаз
Должны бы перелиться
В звучащий под сурдинкою экстаз.

И муки мук глухонемого
С закрытою печатью на устах,
Познавшего и испытавшего так много,
В мечтах сказать бы только: «Ах!»

Ах! Вошел в иное измененье
И ахнулся об пересеченье времён косяк,
У них, у женщин, другое измеренье,
И чувства у них в ветвях.

Не спрашивай. Что я тебе отвечу?
Задуло ветром мои свечи,
Ты видишь, уже вечер,
И смерть крадётся. Чу!

Март. Начинаю рифмовать.
Весна… шампанское… кровать.
И это дело всегда канало,
И не нужна мне рябь канала.

Начнём сначала. Улица… путана,
Всегда как тайна, и нежданна,
Круговерть от века,
И мне пора в аптеку.
Всё повторится вновь,
Пока играет кровь
И будем цепь у человека,
Улица… фонарь… путана и аптека.

Разрушилась мечта, вернее,
Не мечта, а представленье,
Когда казалось, что мгновенье
Вновь повернёт всё навсегда.

Пришла сырая явь,
Беззубая, с вычурной причёской,
С мышлением, вычёркивающим «Я»,
Упёртым, косным.

«Я», собственно, и нет
И жизни прошлой тоже,
В мозгах разрозненный букет
Чувств глупых и ничтожных.

Снег безмолвия, забвенья,
Буду слушать я тебя,
Оборвались звенья,
А забыть нельзя.
По нехоженому насту
Мне заказан путь,
Впереди ненастье,
Некуда свернуть.

Снег всё сыпет, сыпет,
Прошлого следы покроет,
Только память это не засыплет,
Будет биться под покровом.

Весна шалая наступит,
Бросит зелень на луга,
Память, баба в ступе,
Не унимется никак.
Будет нюхать, будет летать,
След не может взять,
И не знает — скоро лето,
Всю траву в стога стягать.