Александр Иванов - Я грустью измеряю жизнь

И стоят стога сторожевые,
Смотрят, что нельзя,
Память как бы строгая
Прячет, ищет самое себя.

Никто не знает, как писать стихи,
Проси — не проси Богородицу.
Это будто порыв стихии
Или просто как котята родятся.

Здесь есть какое-то чудо,
И ты как будто и ни к чему.
Ритм и слова берутся откуда?
И сам обращаешься ты к кому?

Я понял, что пишу для себя,
Не нужен мне нудный критик,
И, ткань стихов своих теребя,
Я сам для себя аналитик.

Когда догорит мой костёр в темноте,
Седая зола и угли осядут,
Стихи мои в забытье
Кольцами дыма на землю лягут.

Между нами стена высокая,
Которую мы построили сами.
Между нами открытая дверь,
В которую мы стучим кулаками.

Между нами пощады нет,
И каждый считает раны.
Между нами прощенья нет,
И один другому кажется странным.

Между нами большие леса,
В которых заблудиться можно.
Между нами нейтральная полоса,
Которую перейти невозможно.

Прямые параллельные линии
Сольются где-то в беспечности.
Две наши грешные души
Соприкоснутся в вечности.

Я нехотя ложусь в свою постель
И знаю — придёт моя «поклонница»,
И точно — словно из стен
Классною дамой выходит Бессонница.

У изголовья кровати она становится,
И как только начинаю засыпать,
Вот эта самая сухая Бессонница
Сквозь зубы цедит: «Не спать. Не спать!»

Я в адовой муке мечусь
И спрашиваю: «Какая тебе награда?»
Она, в голосе не изменившись ничуть,
Мне отвечает: «Так надо. Так надо».

Я вспомнил: чтобы врага победить,
Надо из него сделать друга,
И дабы это в жизнь претворить,
Позвал её: «Слушай, иди сюда, подруга!»

Мы в бешеной скачке неслись
Навстречу красной заре экстаза,
И когда наши тела её прошли,
Я восхищенно воскликнул: «Какая баба!»

Утром проснулся — она рядом лежит
И уже ничем не беспокоится.
Видимо, я её «бес» лишил,
И стала она томною «сонницей».

Самое чистое время — рассветное,
Когда ещё не проснулась река.
В воздухе висит что-то Заветное,
И тихо внемлют ему берега.

Солнце красным лес мазнуло,
И не стало той Заповедности.
Рыба сонно в реке плеснулась
И разбила зеркало
Ветхозаветное.

В ночи дома застыли, как корабли,
Навечно якоря свои опустили
И, чувствуя прочность земли,
Окна свои засветили.

Но вот они про якоря забыли
И, не шелохнув и пяди земли,
Вверх плавно поплыли,
Как воздушные корабли.

Люди в домах окна раскрыли
И, видя планету свою отстранённо,
Ещё больше её полюбили,
Пронзительно и откровенно.

Так и плывут они в домах всё выше,
Вот уже миновала нейтральная полоса,
Из раскрытых окон слышны
Их перламутровые голоса.

Когда Христа били в доме Каифы,
И был он в терновом наряде,
Юношу спросил он, родом с Коринфа:
«Зачем ты меня ударил?»

Может, Христос не говорил этих слов,
Вопрос этот был во взгляде,
Юношу потряс он до самых основ:
«Зачем ты меня ударил?»

Этот юноша потом праведно жил,
Помня учителя, который был рядом,
За вопрос всю жизнь его благодарил:
«Зачем ты меня ударил?»

Христос более чем заповеди нёс,
Если мог выразить взглядом
Тот сокровенный вопрос:
«Зачем ты меня ударил?»

Ты положила голову ко мне на колени,
Я тихо глажу твои мягкие волосы,
Сколько в этом доверия, сколько неги,
Мы молчим с тобой в два голоса.

Кажется, ангел к нам опустился,
Крыльями нас прикрыл,
Наверное, хочет с нами проститься,
Но не хватает ему для этого сил.

Он знает, что в его небесной волости,
Где нет, кажется, никакой и нужды,
Никому не погладит он волосы,
И, в сущности, никому он не нужен.

Я тихо глажу твои мягкие волосы,
Ангел уже улетел,
Поднимаясь над земною порослью,
Грустный взмах крыльев его прошумел.

По горе взбирался вверх,
И вдруг увидел в нише —
Прикованный стоит человек
Из разряда погибших.

Губы и руки его дрожали,
И он уже совсем сник,
И люди не знали,
Что делать с ним.

Я с горы сбегаю,
Кричу: «Решенье примите!»
— Какое? — «Я знаю!
Отпустите его, отпустите!

Оботрите с него пот и кровь,
В душу его загляните,
Дайте ему шанс жить вновь,
Отпустите его, отпустите!»

Стая грачей на дерево опустилась,
Как нерешительные руки пианиста,
Вечернее небо их хриплый крик преобразило
И отпустило печально чистым.

Этот звук ещё долго носился
Грустным эхом над лесом.
Потом у реки опустился,
Окончив свой путь небесный.

Грачи этот звук услыхали
И удивились очень,
Вдруг неожиданно добрыми стали
И пожелали друг другу спокойной ночи.

Смотреть глазами, полными любви,
На всех и на себя — как это трудно,
Когда твердят занудно,
Что о любви не говори.
Покрыта, мол, душа твоя коростой,
И что не может выдать она чистых звуков,
А как всё в жизни просто,
Когда мы скажем фразу: «Ну-ка!»

За этим «Ну-ка!» произойдёт разлука,
Все вины гирями провесят на меня,
Затем беззубая старуха по имени Разруха
Придёт, шепча проклятья про себя.

Я эти наваждения отрину,
И никогда я не «пойду на вы».
И Бог посмотрит на меня без укоризны
Глазами, полными любви.

Жизнь моя неприкаянная,
Видимо, так сложилась судьба,
Морда у меня всегда в окалинах —
Габаритами не прошла.

Габаритами не прошла никак
В эту жизнь несусветную,
Наверное, живу не так,
Осталась только мечта заветная.

Осталась только мечта заветная —
Будто люблю я всех,
И люди ко мне приветливы,
И не разделяем мы их на тех и не тех.

И не разделяем мы их на тех и не тех,
Потому что всех нам жалко,
И тогда под радостный смех
Вытащили из душ своих жало.

Вытащили из душ своих жало,
И нам истина жизни открылась,
Словно подняли мы старое покрывало,
И дитё прекрасное нам явилось.