Александр Мещеряков - Шунь и Шунечка

Богдан опорожнялся в “утку”, вечером из стенок камеры начинали бить упругие колючие фонтанчики, теплые потоки воздуха осушали застывшие на теле капли воды. Выходило гигиенично. Три раза в день приоткрывалось зарешеченное окошечко, женщина в белой матерчатой маске с поклоном протягивала ему поднос. Сначала от нее, как от термоэлемента, исходила августовская жара, потом повеяло чем-то прохладно-лунным. А однажды Богдан увидел, что к ее маске прилипла раскрасневшаяся ладошка клена. Время шло, сердце ныло. Богдан спрашивал официантку, зачем он здесь, когда его выпустят, напрасно совал ей в маску честно заработанные скомканные иены…

Тояма появлялся редко. Ему было велено строго-настрого следить за тем, чтобы мальчишка ни в коем случае не похудел. Вот и следил: раз в неделю отмыкал титановую цепочку, приказывал вылезти, ставил на весы. С потолка пещеры капало. Прибавка выходила солидной, Тояма уходил. Разговаривать с ним Богдану не хотелось.

Еда между тем была и вправду сытной. День — говядина, день — свинина, день — курятина. Один раз Богдан даже бараньим шашлыком угостился. Рис жареный, овощи натуральные в кляре, пирожное с жирным кремом и кокетливой клубничкой посередине. Но рыбу готовили редко, а лангустов с креветками совсем не подавали. Похитители, вероятно, решили, что Богдану будет легче переносить заточение, если нашпиговать его привычной материковой пищей. В ногах у него работал крошечный телевизор. Осуществляя языковое погружение, Богдан не выключал его ни днем, ни ночью. Новости сначала показывали его фотографию: пропал, мол. Крутили и любительскую кинопленку: вот Богдан перелезает через барьер, вот он ухает вниз, растревоженная толпа, злые глаза Тоямы, злые глаза Очкасова. Потом операторы добрались и до Шуня. На вопрос о возможных причинах исчезновения сына он молчал, но по немигающему взгляду и каменным желвакам Богдан понял: отец знает все. Или почти все. За спиной Шуня вырисовывалась монастырская стена. Богдан удивился, насколько она подросла. Он верил, что отец спасет его. Ибо знает все. Или почти все.

Однако сенсация с пропажей Богдана не продержалась сколько-то долго. Пропал человек и пропал. Мало ли людей исчезает… Да и репортерам зацепиться было особенно не за что. Ответственности за похищение никто на себя не брал, требований никаких не выдвинул. О чем говорить? Да и какой интерес мусолить человека без всякого положения в обществе? Так, школяр какой-то. Ах, если бы поп-звезду замочили! Если бы пырнул ее ножичком транссексуал или хотя бы нормальный педик! Мечты, мечты… А так… На земном шаре проживало уже семь миллиардов человек. Всех не перемусолишь. И камера безжалостно наезжала на чемпиона, которому удалось дать сеанс одновременного секса чертовой дюжине школьниц старших классов. У чемпиона было лицо маньяка, школьницы скромно прикрывали ладошками кривую улыбочку.

Из новостей, имеющих непосредственное отношение к России, показали короткий сюжет о бывшем слепоглухонемом Григории Воттенатти. Он был направлен в страну восходящего солнца с пропагандистской акцией по улучшению российского имиджа. Медицинское светило в поварском халате и дурацком колпаке жарко свидетельствовало: нынешняя Россия прирастает не только сибирской трубой, но и высокими технологиями своей европейской части. При этом оно демонстрировало какие-то кривые энцефалограммы, про Шуня же деликатно молчало. В качестве доказательства на экране возник Воттенатти. Задрав голову к Фудзияме, он завращал глазами и произнес: “Вот те на! И это все?” Его нижняя губа роняла дебильную слюну. Японский комментатор восторженно пояснял, что русскому господину Воттенатти-сан Фудзияма очень понравилась, но он надеется, что его ждут еще более удивительные открытия. Сам же Богдан отправился в информационный утиль, в небытие.

Узник поглядел парочку анимэ и еще раз вспомнил про пророчество Шуня, утверждавшего, что нынешние японцы про Инь с Янь и думать позабыли. Принцессы с хлопающими кукольными глазами, стеблевидные принцы-идиоты, интернациональные чудовища. Что они знали про горькую мимолетность цветения сакуры? Разве могли они проникнуться чувствами неизвестного автора десятого, к примеру, века?

Богдан все больше любил своего отца и взрослел на глазах. Теперь он попробовал смотреть молодежные ток-шоу, но ничего не понял. К тому же юноши и девушки с рыже-зелеными волосами раздражали его. И это несмотря на то, что он считал себя свободным человеком с либеральными взглядами. Юноши с девушками походили на оранжерейные диковинки с немощными корнями, цветы на которых осыпаются с первого сквознячка. Лепестки бабочками кружили в воздухе — их тяжести не хватало даже на то, чтобы упасть на землю. И это даже хорошо, что Богдан не понимал сверхбыструю невротическую речь с птичьими переливами. Вряд ли этим гидропонным особям было дело до дзэн-буддизма и харакири. Они боялись собственной крови и закрывали глаза на смену времен года. Одно неплохо: вампирами они не смогли бы стать ни при каких обстоятельствах. Точно так же, как ни при каких обстоятельствах они не смогли бы и одолеть их. Богдану казалось, что они способны только к вегетативному размножению. Разумеется, он был неправ. Отсутствие свежего воздуха делало его мизантропом.

Богдану пришлось переключиться на телевизионные уроки русского языка, по которым он, имея перед глазами билингвистические примеры, постигал японский. “Куда направился Иван, сын Петров, Сидоров-сан?” — “В кабаке, чай, сидит, водочку пьет, удалец”. — “А великий писатель и к тому же граф Толстой Лев Николаевич что поделывают?” — “На войну и мир, сказывают, чернила по-прежнему переводят”.

Диалог озвучивали native speakers — этнографические русские из торгового представительства суверенной России. Он — в смазных сапогах, она — в кокошнике. Понять их было можно легко: жалованье они получали урывками.

Но больше всего нравились Богдану исторические передачи. Профессора задушевно повествовали, откуда есть пошла японская вулканическая земля, напирали на сбалансированность пищевой диеты предков, предъявляли гостям студии завернутые в мягкую туалетную бумажку окаменевшие экскременты, извлеченные учеными из отхожих мест древнего человека. “Надо же, не воняет!” — согласно восхищались гости. Будущему археологу это было интересно. Запас его лексики стремительно пополнялся. Теперь он почувствовал бы себя на киотских улицах намного комфортнее, но только о каких улицах могла идти речь? Никаких моционов по тюремному дворику — его взгляд тупился о шесть гробовых стенок.