Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Когда Роберт вернулся вечером домой, мисс Амма Дин рассказала ему про то, что случилось. Тома Джо надо выгнать или даже посадить в тюрьму. Роберт сказал ей, что не будет ни того, ни другого. Когда белый хорошенько отделает черномазого, который его за руку схватит, за это медаль дают.

— Даже если он черномазый только наполовину? — спрашивает мисс Амма Дин.

— Черномазый всегда целиком черномазый, — ответил Роберт.

Через несколько дней Роберт позвал Тимми в дом, дал ему денег и отослал его. Тимми хотел попрощаться с Ти-Бобом. Роберт сказал, что Ти-Боб спит. Тимми спросил, можно ли прийти, когда Ти-Боб проснется, но Роберт сказал — нет.

Когда Ти-Боб снова начал ездить верхом, к нему приставили Клоди Фердинанда. Но это было совсем не то. Ти-Боб хотел ездить с Тимми. Тимми — его брат, и он хочет, чтобы брат был с ним. Он каждый день ходил ко мне на кухню и все вспоминал о Тимми. Он понимал, почему Тимми седлал ему лошадь, понимал, почему Тимми ехал всегда чуть сзади. Но он не мог понять, почему Тимми должен был уехать, если белый избил его шестом. Я сказала, что Тимми должен был уехать ради своей безопасности. Но он не мог этого понять. Я попросила мисс Амму Дин растолковать ему. Потом попробовал ему растолковать его дядя Кларенс. Потом его крестный отец Жюль Ренар из Байонны. Все мы пытались объяснить ему, все, кроме Роберта. Роберт считал, что ему с Ти-Бобом говорить о таких вещах незачем. Это все входит в нашу жизнь, как солнце или дождь, и Ти-Боб сам все поймет, когда вырастет. Но Ти-Боб так и не понял. Он наложил на себя руки прежде, чем понял, как ему жить на свете.

Когда же Тимми уехал? Дайте-ка вспомнить, дайте-ка вспомнить. Не то в тысяча девятьсот двадцать пятом году, не то в двадцать шестом: он ведь уехал еще до большого наводнения, а оно было в двадцать седьмом.

А Лонга когда выбрали? Когда выбрали Лонга? После наводнения, да, после. До наводнения здесь, в Семсоне, не было школы. Дети ходили в Боттом или в школу Неда, дальше по большой дороге. Лонга выбрали после наводнения, и в первый раз нам стали давать бесплатные учебники. Вот тогда и начали учить детей здесь, в церкви. Церковь только-только построили, ее даже покрасить не успели.

А в бедах от наводнения повинны сами люди, потому что они вздумали укрощать реки, а воду укротить нельзя. Древний народ, индейцы, поклонялись рекам, а потом пришли белые, индейцев покорили и решили покорить реки. Когда я говорю, что индейцы поклонялись рекам, это вовсе не значит, будто они почитали реку богом. Бог только один, и он надо всеми нами. Но они думали, что реки обладают особой силой, и тут я спорить не буду. Я и сама замечала, что такая сила есть. В поселке растет старый дуб, там, где жила тетушка Лу Болин со своей семьей. Дуб куда старше и поселка, и всего вокруг. Видел этот дуб много-много разного, и знает он многое-многое. И мне не стыдно сознаться, что я с ним разговаривала, а я ведь еще не сошла с ума. Вовсе не обязательно человек сумасшедший, коли он разговаривает с деревьями или реками. Другое дело, если говоришь с канавами или протоками. Канава — это вообще ничто, да и протока немногим лучше. Реки и деревья — совсем другое дело, только, конечно, не китайская вишня. Если уж кто разговаривает с китайской вишней или с терновником, тот наверняка сумасшедший. Но если говорить с дубом, который стоит здесь спокон веку и знает куда больше, чем ты, то это не безумие вовсе, а просто знак уважения.

Вот и индейцы так же уважали реки. Скажем, поймают рыбу, съедят, а кости назад в реку бросят и скажут: "Вернись в воду, стань снова рыбой". Еще рыбу поймают и думают, что это та самая. А белые пришли, покорили индейцев и сказали, что кости рыбой снова стать не могут. Но индейцы не поверили, и их убили. Потом, когда белые убили индейцев, они попробовали покорить ту реку, в которую индейцы верили, — вот тут-то и начались всякие беды.

Я не знаю, когда построили первую плотину — наверно, еще во время рабства. Но старые люди рассказывали, что вода разрушила эту плотину, едва ее построили. И если бы белые поняли тогда, что говорит им река, так потом горя было бы меньше. А они взяли да и построили новую плотину. Река ее тоже снесла. Строят еще одну, а река и ее сносит. Река-то текла здесь сотни и сотни лет. Ну, смоет иногда немного земли и несколько деревьев или в наводнение — хижину-другую, корову там или лошадь, но чтоб река всю округу опустошила — нет, не бывало этого, пока не пришел белый и не попытался ее покорить. Говорят, он был француз. Вот почему до сих пор я не очень-то доверяю французам. Ну чего он приехал из-за моря мешать нашим рекам? Говорят, он сказал: "Эту воду надо держать в границах!" Но сказал он это, конечно, по-французски, ведь он был француз. "Нельзя, чтобы реки текли, как им вздумается, и уносили наши деревья". Вот, заметьте — "наши деревья", будто он посадил здесь хоть одно дерево. Он не знал, что река то здесь дерево прихватит, то там. И так спокон веку.

"Надо держать воду в границах, там, где ей положено течь, — говорил он. — Раз ей положено течь по этому руслу, значит, там мы ее и удержим". Будто можно указать реке, где ей течь. "Насыплем в мешки песку и уложим их вдоль реки, где может произойти наводнение. Так мы ее усмирим".

Они все укладывали и укладывали мешки, и всякий раз, когда река поднималась, она смывала плотины этого француза, словно спички.

Я хорошо помню наводнение двенадцатого года, а уж наводнение в двадцать седьмом году никогда не забуду. Потому что в двадцать шестом дождь все лил, и лил, и лил. И зима выдалась на редкость холодная. А ранней весной опять полили дожди, и вода не уходила в землю, потому что земля уже разбухла от прошлогодней воды, а вся стекала в Миссисипи, в Ред-Ривер, в Ачафалайю. Но после таких дождей даже эти реки не могли вместить в себя всю воду. И ей пришлось искать себе выход.

Когда плотину прорвало, рассказывали люди — а случилось это около Мак-Кри, — шум воды был слышен за несколько миль. Вода грохотала, как ураган, как поезд, как гром, как пушечная пальба. Она смывала все на своем пути, показывала этому французику, которого давно и в живых-то нет, кто тут по-прежнему хозяин. Вырывала с корнями огромные деревья, уносила дома с людьми. А сколько утонувших мулов, коров, собак и свиней она тащила! А сколько людей сидело на деревьях и на крышах — ждали, когда их подберут лодки! И так день за днем. Не знаю уж, сколько их прошло, пока все не стихло. А конец еще не настал. Сила из нее ушла, но сама она осталась. Только текла ровно, бесшумно. Как змея в траве, как тень, как облако. Солнце светит, небо синее-синее, ну и скажешь про себя: "Слава богу, вот и кончилось!"

Это если не оглядываться. А оглянешься — что это? Море. Целое море подбирается к тебе.