Lena Swann - Искушение Флориана

«Будущее время» уже за первые три месяца существования посрамило все рекорды стартапов. А уж когда Яна ввела на сайте рубрику «People.tv» — где разрешила молодежи со всей страны выкладывать собственные стримы и короткие видео-клипы, снятые на мобилы, — «из того, чего цензура никогда не пропустит на государственном телевидении» (самым популярным был раздел «Подлови мента!», на втором месте — «Погром на митинге», на третьем — нарциссическое: «Выскажись в эфире!» — где большинство спикеров материли, разумеется, диктатора, — и лишь один щупленький пацан из Нижнего Новгорода трогательно и плаксиво пожаловался на девушку) — количество уникальных посетителей «Будущего времени» зашкалило за пять миллионов в месяц.

Сердце падало куда-то в пропасть, как на страшных и бессмысленных самых рисковых аттракционах, — когда кто-то из друзей или собеседников в тусовке вдруг произносил при ней имя Никиты. Кто-то его (за глаза, в его отсутствие) ругал, а кто-то (бывший жених Яны, молодой театральный режиссер, от которого она несколько лет назад ушла) даже, приводя грязноватые детали, намекал на сотрудничество Никиты со спецслужбами, — и Яна, разумеется, думала, что это из ревности, и подозревала, что тот просто как-то ненароком увидел ее с Никитой в кафе, — и в общем-то, во всё это Яна не вслушивалась, — и лишь безмозгло тайком млела от шока вдруг как-то внезапно соотносить всеми с разными интонациями произносимое имя Никиты — вот с тем невзрачным сердитым вымотанным ссутулившимся человечком, который курил вечерами в ее маленькой кухне и жалко ныл в интернете, когда она пропадала «из эфира» на пару дней. Наедине с ней Никита частенько в злобени ругал оппозицию (а кто из оппозиционеров ее не ругает?) — в основном, правда, за мягкотелость, за то, что «если они все такие умные — то почему до сих пор мямлят и не сидят в Кремле?». Никита вообще как-то (в отличие от гуманитарного и духовного свободолюбивого сопротивления, которое было близко Яне) оппозиционную деятельность рассматривал в непристойно почвенно-конкретном, телесно-задовом значении «занять место власти» — и как-то раз потряс ее странным мечтательным, почти сладострастным, замечанием: «Я бы сыграл за Россию!» — и тут же вдруг, словно опомнясь, добавил: «Только мне поста такого, на котором можно это сделать, никто никогда не даст»… А вот вдруг кто-то в тусовке начал запускать абсурдные слухи, что Никиту-де вот-вот назначат главой кремлевской администрации… Всё это было крайне мучительно, странно, болезненно-волнующе, и в общем-то безответственно — как играть беззащитными голыми руками в темноте со змеей — гадая: уж — или гадюка? И каким-то болезненным внутренним вызовом в Яне было оставаться с Никитой крайне откровенной, — как будто единственным способом проверить его любовь и порядочность было предоставить ему максимальное количество возможностей ее предать…

Нервы были уже на взводе. Зайдя как-то в парикмахерскую (придать шаловства кудрявым, во все стороны торчащим шаром стриженным, как пружинистые антенны, черным волосам), Яна, сидя уже в кресле и следя в зеркало, как знакомая парикмахерша закладывает ей гигантскую белую хлопковую салфетку за воротник — словно большому ребенку, которого собирается кормить, — вдруг услышала через мутно-молочно-сывороточно-белую пластиковую стенку, отделявшую их от педикюрного салона, как какая-то молодая (судя по голосу) женщина (от которой Яна видела лишь сидящий там, за молочной выгородкой, в кресле, скорбный серый силуэт с недлинными и некороткими безумно прямыми волосами) с каким-то железным ужасом в голосе жалуется педикюрше:

— Я просто не могу больше… Представь себе: мы едем с ним в отпуск, сидим с друзьями — ему какие-то эсэмэсы приходят все время, он сидит с кем-то переписывается, я заглядываю ему через плечо и вдруг вижу текст: «Я тебя люблю, очень по тебе соскучилась, возвращайся скорее!» А он на меня же потом и орал, что я всё фантазирую, и что мне примерещилось!

Яне, до буквы узнавшей свой текст, отправленный Никите, когда он был в отпуске, вдруг стало так дурно, душно, тошно, что она, сорвав связывавшую ее, тянущую ее горло, простыню, скинув саван, вскочила, чуть не заехав локтем в лицо уже наклонявшейся к ней с ножницами парикмахерше, быстро и судорожно хватанув химический воздух, и тихо сказала парикмахерше: «Нет, нет, я не могу, мне нужно бежать, я забыла! Дела…» — вынеслась из парикмахерской и даже мимо этого места после этого дня с каким-то суеверным ужасом боялась проходить. Что, если это и вправду была Никитина жена? Впрочем, если это была не она — жуть тем даже больше: стать одной из тайных убийц, тайком вонзающих нож в душу безвестной, одной из миллиона серийных жертв, — среди ночи корчащейся от внезапного телепатического прозрения об измене мужа, там, где-то за прозрачным стеклом квартирных стен (звуко- и взглядо- непроницаемость стен и непререкаемость разделяющих пространств — якобы защищающих жертву от лицезрения измен — это ведь всегда не более чем лживый малодушный миф, для неверующих бесчувственных калек-убийц), вписаться в пошлую клоаку серийных блудодеев и блудодеиц? Русский блуд, бессмысленный и беспощадный?

Яна просыпалась ночью от кошмаров и, громко бормоча молитвы, шла узкой поступью в крошечную холодную туалетную келью, — и потом, бормоча, сама уже не понимая какие просьбы (как близка и быстро переступаема грань от «даруй!» до «огради!»), шла обратно в постель, — и нечеловеческой пыткой, с заворотком в солнечном сплетении, стали и пробуждения, и жизнь. Выход как-то не просматривался — «бросить» Никиту, как ей казалось, было бы предательством, «неверностью» по отношению к нему, — все понятия как-то перевернулись и перепутались в голове и душе. Дышать даже было невыносимо больно — и еще больнее видеть Никитино как всегдашнее острословное сердито-тщеславное всё-вскользь.

И вот настал тот странный момент истины, в который Никита вдруг, заявившись к ней почти в полночь, с ажиотажем выложил «совсем между нами — иначе у меня будут проблемы» информацию о том, что «Будущее время» «решено мочить», — и как-то не таясь предложил выступить посредником в срочной перепродаже сайта «в надёжные руки», — заявив, что это единственный способ в нынешней ситуации спасти сайт.

— Спасти? Что ты имеешь в виду? То есть самой своими собственными руками убить сайт — не дожидаясь, пока это сделают другие?! Это ты называешь «спасти»?! — тихим яростным голосом переспросила Яна, выпустив кофейную чашку из руки и мягко и беззвучно, но напрочь, загадив кофейной гущей белый ковер. — Ты… Ты вообще отдаешь себе отчет, что ты мне предлагаешь?! Это же было бы двойным предательством по отношению к сайту, к редакции, ко всем людям, наконец, которые сайту доверяют: дать возможность прикрыться раскрученным логотипом моего сайта каким-нибудь подонкам, которые, от имени сайта, начнут гнать лояльный пропагандистский понос!